Роз нарисовала в блокноте толстого ангелочка внутри воздушного шара. Может быть, аборт был просто фантазией, извращенной формой связи в мозгу Олив с нежеланным сыном Эмбер? В комнате наступила тишина. Роз дорисовала ангелочку улыбку и заговорила, даже не подумав, что она сейчас скажет:
— Не «кто», а «что». Именно «что». Дело в том, что я хочу, а не кого я хочу. — Она тут же пожалела о том, что вообще поддержала этот разговор. — Впрочем, это не столь важно.
И снова никакого ответа не последовало, и Роз это молчание Олив показалось тягостным. Это напоминало игру в ожидание, ловушку, выставленную Олив и выманивающую Роз на откровенную беседу. И что потом? Неловкость, смущение и робкие извинения?
Она опустила голову.
— Давайте вернемся к тому дню, когда были совершены убийства, — предложила она.
Неожиданно мясистая рука накрыла ее ладонь и нежно погладила пальцы.
— Мне известно, что такое отчаяние. Я часто испытывала его. Если вы станете держать его в себе, оно начнет пожирать вас, как раковая опухоль.
В прикосновении Олив не чувствовалось никакой навязчивости. Это было выражение дружбы, поддержки и бескорыстия. Роз признательно сжала теплые пальцы и убрала руку со стола. «Это вовсе не отчаяние, — хотелось сказать ей сейчас. — Просто я много работаю, и поэтому устала».
— Мне хочется сделать то, что когда-то сделали вы, — ровным голосом произнесла журналистка. — Убить кого-нибудь.
И снова в комнате стало тихо. Это утверждение в первую очередь потрясло саму Роз. «Не надо было произносить такое вслух», — тут же отругала она себя.
— Почему нет? Это ведь правда.
— Сомневаюсь. У меня не хватит духу убить человека.
Олив пристально смотрела на собеседницу.
— Но ничто не мешает вам хотеть сделать это, — резонно заметила она.
— Верно. Но если ты не можешь собраться с духом сделать что-то, значит, нет и желания. — Она попыталась улыбнуться. — У меня не хватает духу убить себя саму, а ведь иногда мне кажется, что это — единственный разумный выход из положения.
— Почему?
Глаза Роз загорелись.
— Мне больно, — просто объяснила она. — Мне больно вот уже много месяцев. —
— Кого вы хотели бы убить? — Этот вопрос словно завибрировал в воздухе между ними, гудя, как погребальный колокольный звон.
Роз подумала о том, как бы ее ответ не прозвучал глупо.
— Своего бывшего мужа.
— Потому что он бросил вас?
— Нет.
— Что он сделал?
Но Роз замотала головой.
— Если я вам все расскажу, вы начнете меня убеждать в том, что я не права, когда говорю, что ненавижу его. — Она неестественно рассмеялась. — А мне очень важно ненавидеть его. Иногда мне кажется, что это единственное, что заставляет меня жить дальше.
— Понимаю, — ровным голосом произнесла Олив. Она подышала на стекло, и в запотевшем местечке пальцем нарисовала виселицу. — Вы когда-то любили его. — Это было утверждение, не требующее ответа, но Роз сочла нужным прокомментировать его.
— Я теперь этого уже не помню.
— Вы должны были любить его. — Голос женщины прозвучал тихо и проникновенно. — Вы не можете ненавидеть того, кого никогда не любили, вы можете только презирать его или избегать. Настоящая ненависть, как и настоящая любовь, поглощает вас. — Одним движением широкой ладони она стерла виселицу с окна. — Полагаю, — продолжала она так же спокойно, — что вы пришли ко мне для того, чтобы выяснить, стоит ли совершать убийство.
— Не знаю, — честно призналась Роз. — Половину свободного времени я нахожусь в каком-то подвешенном состоянии, а вторую половину становлюсь одержима яростью. Единственное, в чем я уверена, так это в том, что я постепенно распадаюсь как личность.
Олив пожала плечами.
— Потому что все происходит у вас в голове. Как я уже говорила: нельзя все это держать в себе. Жаль, что вы не католичка. Вы могли бы исповедаться, и тогда бы сразу почувствовали себя гораздо лучше.
Такое простое решение Роз никогда даже и в голову не приходило.
— Я когда-то была католичкой. Наверное, ей и осталась.
Олив вынула следующую сигарету и благоговейно расположила ее между губ, как освященную облатку.
— Одержимость, — пробормотала она, доставая спичку, — всегда разрушительна. По крайней мере, в этом я имела возможность убедиться. — В голосе ее чувствовалось сострадание. — Вам нужно еще выждать какое-то время, прежде чем вы сможете спокойно разговаривать на эту тему. Я все понимаю. Вы, наверное, подумали, что я ухвачусь за вашу болячку и расковыряю ее так, чтобы она снова причиняла вам боль и кровоточила.
Роз кивнула.
— Вы не доверяете людям, и вы правы. Доверие требует отдачи. В этом я тоже немного разбираюсь.
Роз наблюдала, как Олив прикуривает.
— А в чем заключалась ваша одержимость?
Олив бросила в сторону журналистки непонятный теплый взгляд, но отвечать не стала.
— Мне не стоит писать эту книгу. То есть, если вы не хотите этого, я не буду это делать.
Олив пригладила свои жидкие белесые волосы большим пальцем.
— Если мы сейчас откажемся от этой мысли, то расстроим сестру Бриджит. Я знаю, что вы встречались с ней.
— Разве это имеет значение?
Олив пожала плечами.
— Если мы откажемся, это может расстроить и вас тоже. Это тоже не имеет значения?
Она неожиданно улыбнулась, и все ее лицо засияло. «Как она все же мила», — подумала Роз.
— Может быть. А может быть, и нет, — ответила она. — Я еще не успела убедить себя в том, что я хочу написать эту книгу.
— Почему бы и нет?
Роз нахмурилась.
— Мне не хотелось бы выставлять вас чудовищем, на которого все будут пялиться.
— Разве из меня уже не сделали нечто подобное?
— Здесь, в тюрьме, возможно. Но не там, за стенами. Там о вас уже успели позабыть. Может быть, лучше оставить все так, как есть.
— Что могло бы вас убедить в том, что вам стоит писать?
— Если вы мне скажете, почему вы это сделали. Между ними повисла зловещая тишина.
— Моего племянника уже нашли? — наконец, поинтересовалась Олив.
— Не думаю, — снова нахмурилась Роз. — Откуда вам известно, что его искали?
Олив от всего сердца рассмеялась.
— Тюремный телеграф. Здесь все знают буквально все обо всех. Люди тут только и занимаются тем, что лезут в чужие дела. Кроме того, у всех есть адвокаты, все читают газеты и все беседуют между собой. Но я могла бы и догадаться. Отец оставил большое наследство. И если бы он только мог, он, конечно,
