— Не думаю. Во всяком случае, я их не видела. — Она вытянула губы трубочкой. — Он сам у нее был, как дитя. Иногда было очень забавно наблюдать за ним. Мистер Кларк бегал по двору, суетился, выполнял приказы жены, и постоянно извинялся, если что-то у него получалось не совсем так, как ей хотелось. Эмбер называла его мокрым цыпленком, такой у него всегда был жалкий вид. — Олив засмеялась. — Я даже забыла об этом, только что почему-то припомнилось. Тогда это прозвище ему очень подходило. А как он выглядит сейчас?
Роз подумала о том, что, когда он с силой схватил ее за руку, то вряд ли походил на цыпленка.
— Я не заметила, чтобы он был мокрый, — улыбнулась она. — Но жалкий — точно.
Олив принялась изучать собеседницу любопытным пронзительным взглядом.
— Почему вы вернулись ко мне? — тихо поинтересовалась она. — В понедельник, похоже, вы не собирались делать этого.
— Почему вы так решили?
— Я поняла по выражению вашего лица. Вы посчитали меня виновной.
— Да.
Олив кивнула.
— Я очень расстроилась. Я раньше не понимала, что это означает, когда кто-то тебе верит. Политики называют это фактором хорошего самочувствия. — Роз заметила, что на белесых ресницах выступили капельки слез. — Человек постепенно привыкает к тому, что его считают настоящим чудовищем. Иногда даже мне начинает в это вериться. — Она положила между грудей свою громадную непропорциональную ладонь. — Когда вы ушли, я подумала, что у меня разорвется сердце. Глупо, правда? — Теперь слезы заполнили ее глаза. — Я не помню, чтобы меня что-то расстраивало так сильно.
Роз подождала, но Олив замолчала.
— Меня здорово поддержала сестра Бриджит, — наконец, заговорила журналистка.
Какой-то радостный свет, подобно восстающему пламени свечи, вдруг озарил лицо огромной женщины.
— Сестра Бриджит? — эхом откликнулась она. — Она ведь тоже считает, что это сделала не я, да? Я не знала. Мне казалось, что она приходит сюда только из христианского долга.
«Ну и пусть, — пришло в голову Роз, — ничего страшного в моей лжи нет».
— Конечно, она тоже считает, что ты невиновна. Иначе, зачем ей понадобилось так на меня действовать? — Она увидела, что в этот момент с Олив произошли какие-то перемены, и ее лицо стало по- своему привлекательным. Тогда Роз подумала: «Теперь мне обратного хода нет. Самое главное — больше никогда не спрашивать, виновна она или нет, иначе у нее действительно не выдержит сердце».
— Я этого не делала, — произнесла Олив, словно читая мысли журналистки.
Роз подалась вперед.
— Тогда кто же?
— Сейчас я уже сама этого не знаю. Одно время мне казалось, что это была я. — Она поставила второй окурок рядом с первым и наблюдала, как он затухает. — Тогда все казалось по-другому, — пробормотала она, думая о чем-то далеком.
— И кто же это был, как вы считаете? — еще раз спросила Роз через некоторое время. — Тот, кого вы любили?
Но Олив отрицательно мотнула головой.
— Я не выносила, когда надо мной смеялись. Куда проще, когда тебя боятся. По крайней мере, в этом случае ты чувствуешь, что тебя по-своему уважают. — Она взглянула на Роз. — Мне здесь хорошо, и я счастлива. Вы это можете понять?
— Да, — медленно кивнула Роз, вспоминая слова начальника тюрьмы. — Как ни странно, могу.
— Если бы вы меня не разыскали, может быть, я жила бы по-прежнему. Я нахожусь здесь на полном обеспечении. Я существую, не прилагая к этому усилий. Даже не представляю, что бы я стала делать на свободе. — Она вытерла ладони о бедра. — Люди снова начнут смеяться надо мной.
Это было смелое утверждение, и Роз не знала, что ответить, чтобы поддержать Олив. Да, люди стали бы смеяться. Была какая-то нелепость в этой гротескной женщине, несущей в своем сердце такую огромную любовь, что она согласилась назваться убийцей во имя дорогого ей человека. — Но я не собираюсь сдаваться, особенно теперь, — решительно произнесла журналистка. — Курица рождается для того, чтобы существовать. А вы родились, чтобы жить. — Она указала на Олив кончиком ручки. — И если вам непонятно, в чем разница между существованием и жизнью, то вам следует прочитать Декларацию Независимости. Жизнь предполагает наличие свободы и погони за счастьем. А вы, оставаясь здесь, лишаете себя и того, и другого.
— Куда же я пойду, и что стану делать? — Она начала нервно пожимать кисти рук. — Я никогда не жила одна. У меня не получится, не теперь, когда все знают обо мне все.
— Что именно они знают?
Олив замотала головой.
— Почему вы не хотите говорить со мной?
— Потому что, — с трудом выдавила Олив, — вы мне не поверите. Никто не верит, когда я начинаю рассказывать правду. — Она постучала в стекло, чтобы привлечь внимание охранника, ожидающего снаружи комнаты. — Вы должны все выяснить самостоятельно. Это единственный способ для вас что-то узнать.
— Но если я не смогу этого сделать?
— Хуже мне уже все равно не будет. Я смогу продолжать жить в одиночестве, а это самое главное.
«Да, — подумала Роз, — наверное. Так оно и есть, особенно под конец дня».
— Хорошо, Олив, только скажите мне вот еще что: вы мне когда-нибудь врали?
— Да.
— Зачем?
Дверь открылась, и Олив тяжело поднялась, когда сзади ее, как и раньше, хорошенько подтолкнули и приподняли.
— Иногда так спокойней и безопасней.
Когда Роз открыла дверь в квартиру, в гостиной снова разрывался телефон.
— Привет, — начала она, зажав трубку между ухом и плечом и стараясь одновременно снять куртку. — Розалинда Лей.
— Это Хэл. Я звоню тебе весь день. Где тебя черти носят? — В его голосе слышалась тревога.
— Ищу улики. — Она устало прислонилась к стене. — А тебе-то что?
— Я просто волнуюсь, хотя я не псих, Роз.
— Ну, вчера ты вел себя не совсем адекватно.
— Из-за того, что не стал вызывать полицию?
— И это тоже. Во всяком случае, если у человека испортили собственность, он, как правило, обращается в полицию за помощью. Если только, конечно, он устроил погром не сам.
— А что еще?
— Ты был ужасно груб. Я ведь только хотела тебе помочь.
Он негромко рассмеялся.
— Я до сих пор представляю себе тебя, стоящей на кухне с ножкой стола в руке. Ты бесстрашная женщина, Роз. Правда, ты здорово испугалась, но не отступила ведь! Я достал тебе фотографии. Они еще нужны?
— Конечно.
— У тебя хватит смелости приехать за ними, или ты предпочитаешь, чтобы я отправил их тебе по почте?
— Тут требуется вовсе не смелость, Хоксли, а толстокожесть. Я устала от того, что ты постоянно наносишь мне уколы. — Она улыбнулась своей шутке. — Да, и вот, что я вспомнила. Той соседкой, которая говорила, будто Гвен и Эмбер были живы после отъезда Роберта на работу, была, наверное, миссис Кларк?
