пространство.
Он закурил, глубоко затянулся. Мадам де Монпелье (про себя Луи сомневался в подлинности дворянской приставки) завершила свою тираду несколькими отборными бранными выражениями и захлопнула окно. Луи знал, что она не ушла и наблюдает, а потому продолжал курить, созерцая Париж, — при всех неудобствах его жилья вид был захватывающий, — пока не прошло довольно времени. Тогда он вновь обратился к бродяжке.
— Луи Рено к вашим услугам, мадемуазель, — сказал он, сопроводив слова аристократическим, как он надеялся, взмахом руки.
Наконец она удостоила его взглядом. В сумерках он не разглядел цвет ее глаз, но они были большими и круглыми — он решил, что они наверняка голубые. Светло-золотистые волосы в беспорядке падали ей на плечи. Волосы несколько дней не мыты, но
— Рено, — повторила она. — Смешная фамилия.[100] Вы тоже спасаетесь от гончих? — Девушка хихикнула, и Луи на секунду задумался, не чокнутая ли она.
С его фамилией каламбурили не в первый раз, но Луи сделал вид, будто в первый, и хохотнул.
— Точно, мадемуазель, — сказал он. — Гончие наседают мне на пятки в эту самую минуту. — И слова его были весьма недалеки от истины.
— Тогда, наверное, надо войти в дом и спрятаться, — предложила девушка, поднимаясь.
У Луи захватило дух. У него захватывало дух от каждой женщины, это правда, но с возрастом он становился искушеннее. Она была грязна и неряшлива, но все же — особенная. Это он разглядел даже в парижских сумерках, которые, в конце концов, куда романтичнее сумерек в любом другом городе.
— Как тебя зовут, дитя? — спросил он, когда они поднимались к нему в комнату. Мадам консьержка вернулась к своим молитвам и ужину, но они все равно старались тише ступать по лестнице.
— Изабель, — ответила она. — Просто Изабель.
Он накормил ее хлебом и сыром из своих скромных запасов. Наполнил ей ванну в конце коридора; вопреки всякому вероятию горячая вода еще бежала. Луи заботливо выкупал девушку, с нежностью промыл ее волосы, обернул ее тело и голову в свои единственные два полотенца и осторожно проводил обратно в комнату. Они занялись любовью, взяв в компанию бутылку дешевого красного вина. Изабель тихонько вскрикивала, когда Луи касался ее.
Наутро они проснулись от громкого и гневного стука в дверь. Где-то невдалеке Луи расслышал вопли мадам де Монпелье, но то был не ее стук, который Рено так хорошо знал по дням уплаты, а чужой яростный натиск. Луи, шатаясь, вылез из постели и распахнул дверь.
Перед ним стоял крупный и чрезвычайно свирепый мужчина. Рыжие волосы, рыжая борода и красные глаза, одежда рабочего. Хуже того: от него за версту смердело. Луи инстинктивно отпрянул от странного явления, успев подумать, что этому типу надо рассчитать своего лакея.
Эта реакция спасла ему жизнь. В правой руке красноглазый сжимал нож, которым ловко взмахнул, распоров воздух там, где только что было горло Луи. Тот в недоумении отскочил; девушка в испуге подпрыгнула на постели. И завизжала. Трубно заголосила, взбираясь по ступенькам, мадам де Монпелье. По всему дому распахивались двери. Было 5:26 утра — этот час Луи Рено уже не забудет.
— Стой! — закричал он, когда громила двинулся к Изабель. Луи пошел на него, грозно, как только умел, но рыжий только расхохотался.
— Давай, трус! — осклабился он. — Посмотрим, как ты станцуешь с мужчиной.
Луи хотел шагнуть, но его ноги были прибиты к полу. Пытался драться, но были связаны руки. Хотел заговорить, но голос пропал. Нет, ничего такого не было: Луи просто испугался.
— Тьфу! — сплюнул рыжий, ударом отбрасывая Луи с дороги. — Гляди, Изабель, какой у тебя храбрец теперь в любовниках!
Девушка стояла в постели на коленях, распахнув глаза. Простыня упала, и разум Луи успел запечатлеть мимолетный образ ее прекрасного тела, нагого, освещенного утренним солнцем, испятнанного жуткими синяками. Потом оно было залито кровью, и простыни были залиты кровью, ее кровью, и она падала на пол, стаскивая за собой постель, лезвие ножа торчало у нее в груди, а рукоять — все еще в кулаке бородатого, в кулаке, забрызганном ее кровью.
— Анри, нет! — были ее последние слова.
Опустошенный своим убийственным гневом, мужчина по имени Анри рухнул в углу комнатушки; грудь его тяжело вздымалась. Обессиленный Луи Рено, оцепенев, сидел в другом углу. В дверь косо всунулась консьержка, следом ворвалась полиция.
Он очнулся через пять часов в полицейском участке. Жандарм прикладывал к его гудящей голове холодный компресс. Луи лежал на узкой железной койке. В комнате было еще двое мужчин, оба в штатском.
— …весьма храбро поступили, гражданин, — сказал один. — Мадам де Монпелье все объяснила. Этого Буше мы ловили несколько недель. Он был сутенер, избивал своих девиц и по меньшей мере двух убил. Мерзкий тип.
Биография мсье Буше не интересовала Рено.
— Изабель? — прохрипел он. Надеясь, что верно вспомнил ее имя.
— О да, Изабель, — сказал тот. — Увы, мертва. Безнадежно. Слишком страшные раны.
Луи безмолвно уронил голову.
— Ваша отважная попытка защитить честь этой достойной дочери Франции не будет забыта, — сказал второй, тот, что повыше.
Луи понятия не имел, что этот человек несет.
— Изабель де Бононсье, — сказал первый, и тут Рено понял. Дочь министра, пропавшая из дому на улице Фобур Сент-Оноре неподалеку от Елисейского дворца. Полиция безуспешно разыскивала ее полгода. Считалось, что она сбежала. Сообщения о том, что ее кто-то видел, приходили даже из Амьена, Лиона и По.
— Это животное Буше соблазнил невинную душу и против ее воли втравил в постыдную жизнь, — сказал второй.
Когда у Рено немного прояснилось в глазах, он увидел, что перед ним большой человек: на лацкане пиджака у того был военный крест. Затем Рено узнал Эдуара Даладье, члена Совета министров.
Даладье склонился и расцеловал Рено в обе щеки.
— За вашу храбрость Четвертая республика вечно будет вам благодарна.
Луи попытался приподняться на локте, но не сумел. Голова его опять утонула в подушке. Может, этот кошмар принесет и какую-то пользу. Может, его родные не узнают… Может…
— Ожидая от вас благоразумия и впредь, я имею честь предложить вам… — Даладье порылся в кармане, и Рено воспрял духом, — должность в колониальной полицейской префектуре. — Даладье одернул пиджак. — Если вздумаете хоть когда-нибудь вернуться в страну или хоть словом обмолвитесь об этом инциденте, вы станете соучастником убийства, подельником этой жалкой свиньи Буше и, значит, врагом Франции. Надеюсь, я выразился ясно.
Рено с трудом кивнул, и Даладье отечески улыбнулся.
— Превосходно! — возгласил он. — Благодарная нация салютует вашей рассудительности и благоразумию.
С этим Даладье откланялся. Второй мужчина, разглядел теперь Рено, оказался полицейским.
На другой день Луи выписали из больницы и посадили в военный транспортный самолет. Следующие четырнадцать лет Луи Рено кочевал по всем богом забытым гарнизонам Франции от Вьентьяна до Кайенны и Среднего Конго, пока наконец не осел во Французском Марокко. В каждой стране он отыгрывался на каждом мужчине и более того — на каждой женщине, которую не мог защитить ее мужчина. Он держал язык за зубами и не поднимал головы, пока не появился Рик. Пока не появились Виктор Ласло, и Генрих Штрассер, и Ильза Лунд. Ильза Лунд, которая так живо напомнила его погибшую Изабель — и его потерянный Париж.
Провалиться бы им! Так славно было не помнить, и он так долго не вспоминал.
