Джон проследил черты ее лица кончиками пальцев. И когда он это сделал, по какой-то странной причине, он почувствовал, как их обоих охватывают объятия бесконечности, сблизив их… связав навечно.
«Да», ― произнес он губами. ― «Я буду поддерживать тебя. Я всегда буду поддерживать тебя, дорогая, любовь моя».
Когда они слились в поцелуе, Джон подумал, что это была его клятва ей. Брачная церемония или нет… это была его клятва его женщине.
ГЛАВА 70
Трагедия произошла во время суровой зимней бури, и воистину, она была совсем не похожа на долгий труд женщины на родильном ложе. Гибель произошла в мгновение ока… и все же последствия изменили ход жизней.
― Нет!
Крик Тормента заставил Дариуса повернуть голову от дрожащего, покрытого слизью новорожденного в его голых руках. Поначалу ничего не указывало на то, что могло вызвать такую реакцию. Воистину, во время родов было много крови, но женщина пережила их, представив свое дитя этому миру. На самом деле, Дариус только что перерезал пуповину и собирался запеленать младенца, чтобы показать…
― Нет! О, нет! ― Лицо Тормента было пепельно-серым, когда он протянул свои руки. ― О, дражайшая Дева-Летописеца! Только не это!
― Почему бы тебе…
Поначалу Дариус никак не мог понять, что видел перед собой. Было похоже… что рукоять кинжала Тормента торчала из простыней, прикрывающих все еще округлый живот женщины.
А ее бледные, теперь окровавленные руки медленно соскальзывали с оружия, опускаясь по бокам от тела.
― Она его вынула! ― ахнул Тормент. ― Из-за пояса… я… это произошло так быстро… я наклонился, чтобы прикрыть ее и… она вынула его из ножен…
Взгляд Дариуса метнулся к женщине. Ее взгляд был сосредоточен на огне в камине, одинокая слеза скатилась по щеке, когда жизненный свет начал ускользать от нее.
Дариус опрокинул лоханку с водой у кровати в стремлении добраться до женщины… чтобы вытащить кинжал… чтобы спасти ее… чтобы…
Рана, которую она себе нанесла, была смертельной, в свете того, через что ей пришлось пройти во время родов… и все же Дариус не мог не бороться за ее спасение.
― Не оставляй свою дочь! ― взмолился он, наклоняясь к ней с корчащимся младенцем на руках. ― Ты родила здоровую малышку! Открой глаза, открой глаза!
В то время, как звук расплескивающейся воды из перевернутой вверх дном лоханки казался громким выстрелом, от женщины не последовало ни звука.
Дариус чувствовал, как двигается его рот. У него было чувство, что он говорил… но по какой-то причине все, что он мог слышать ― это тихое журчание пролитой воды, пока он умоляет женщину остаться с ними… ради ее дочери, ради надежды на будущее, ради связи, которую они с Торментом готовы были с ней наладить, чтобы она никогда не была одинока.
Почувствовав что-то на своих штанах, нахмурившись, Дариус и посмотрел вниз.
Это не вода капала на пол. А кровь. Ее кровь.
― О, дражайшая Дева-Летописеца…, ― прошептал он.
Воистину, женщина выбрала путь и следовала своей судьбе.
Ее последний вздох был ничем иным, как агонией, а затем голова накренилась на бок, с глазами, казалось, по-прежнему сосредоточенными на лижущем поленья пламени… но на самом деле, она уже ничего не видела и больше никогда не увидит.
Плач новорожденной и капающая вода были единственными звуками в крытом соломой доме Дариуса, которые он мог слышать. И право, именно жалобное хныканье малышки сподвигло его на действия, ибо ничего уже не поделать с пролитой кровью или только что угасшей жизнью. Схватив одеяльце для пеленания, подготовленное для младенца, он бережно завернул в него крошечную малышку и прижал к своему сердцу.
Ох, что за жестокая судьба, пославшая это чудо. И что теперь?
Тормент отвел взгляд от родильного ложа и уже холодеющего тела. В его глазах застыл ужас.
― Я отвернулся всего на мгновение… сможет ли Дева-Летописеца простить меня… но на секунду я…
Дариус покачал головой. Подойдя поговорить, у него не оказалось голоса, поэтому он просто положил ладонь на плечо парня и сжал его, в попытке утешить. Когда тело Тормента обмякло, плач стал еще громче.
― Мать ушла. Дочь осталась.
Дариус наклонился с новой жизнью в своих руках и извлек кинжал Тормента из чрева женщины. Отложив его в сторону, он закрыл женщине глаза и накинул на ее лицо чистую простынь.
― Она не отправится в Забвение, ― простонал Тормент, уронив голову на руки. ― Она обрекла себя…
― Ее обрекли действия других. ― И величайшим грехом среди всего этого была трусость ее отца. ― Она была обречена задолго до этого… ох, беспощадная судьба, она была обречена задолго до этого… Конечно же, Дева-Летописеца должна рассматривать ее смерть с благосклонностью, которую не даровала при жизни.
Ох эта… проклятая… чертова, проклятая судьба…
Со столькими противоречиями в голове, Дариус поднес крошечную малышку поближе к огню, беспокоясь из-за прохлады в воздухе. Оказавшись в зоне тепла, она открыла ротик и раскричалась… и за неимением лучшей альтернативы, он предложил ей мизинец, чтобы она могла его пососать.
Испытывая кричащую в его душе боль, Дариус поудобнее перехватил крошечное тельце и смотрел, как малышка потянулась к свету.
Глаза не были красными. А на ручке было всего пять пальчиков, вместо шести. И соединение пальцев было обычным. Слегка приподняв укутывающую младенца материю, Дариус проверил ножки, животик и маленькую головку… и не обнаружил аномально удлиненные черты лица и конечности, присущие пожирателям грехов.
Грудь Дариуса взревела от боли за женщину, что носила эту жизнь в своем чреве. Она успела стать частью его и Тормента ― даже если не была многословна и никогда не улыбалась, он знал, что она также заботилась и о них.
Они трое были своего рода семьей.
А теперь она покинула эту крошечную малышку.
Дариус перепеленал малышку и понял, что это одеяльце было единственной вещицей, указывающей на признание женщиной ее рождения. На самом деле, женщина сама сделала это одеяльце, в которое сейчас была завернута ее дочка. Это был единственный интерес, проявленный ею за все время беременности… вероятно, потому что знала, каким будет исход.
С самого начала знала, что сделает.
Малышка смотрела на него широко раскрытыми глазами, сосредоточенно хмуря брови, и с чувством огромной ответственности Дариус осознал, насколько уязвима была эта ноша ― оставь он ее на холоде, и малышка умрет в считанные часы.
Он должен сделать для нее все правильно. Это самое главное.
Он должен о ней позаботиться и сделать все правильно. Все с самого начала шло против нее, а теперь она еще и сиротка.
Дражайшая Дева-Летописеца… он сделает для нее все как надо, даже если это будет последнее, что он сделает на земле.
