— Я смотрю на людей и вижу, в какой день они умрут.
Они быстро переглянулись.
— Вот и вам я могу обоим сказать, когда, когда для вас все кончится, только не скажу. Я никому не говорю, ни к чему это. А тогда я увидела, что многим людям суждено умереть в один и тот же день, в тот самый день, — и перепугалась. Не хотела оказаться в их числе. Вот мы и сбежали.
— Как это ты «видишь» день смерти?
— Смотрю на человека и вижу число. Оно будто бы внутри и снаружи моей головы одновременно. И это число — дата.
— А откуда ты знаешь, что именно значат эти числа?
— Я видела достаточно смертей. Так что знаю. В любом случае тогда, с «Лондонским глазом», я же не ошиблась, верно? И правильно сделала, что сбежала.
Они переглянулись.
— А почему ты не пошла в полицию, не рассказала?
— А вы как думаете, почему? Все вот так просто, да? Сказал правду — и все стало хорошо. Может, у вас тут так оно и есть, но там, где я живу, все, по-другому. Там видят черного подростка с деньгами в кармане — и он сразу наркоторговец. Видят парня с девчонкой, которые просто тусуются или общаются, — и они сразу карманники. Если им нужно найти преступника, уж они его найдут, кого-нибудь подозрительного, подходящего, а виноват он или нет — дело десятое. Там правда и ложь — всё перемешано. Мне бы никто не поверил.
— Это безусловно… неожиданное признание. — Настоятель осторожно подбирал слова. — То, что ты нам сказала. Но если ты в этом уверена, ты так и должна им сказать. Они проведут экспертизу и с тебя снимут все подозрения: например, проверят твою одежду на следы взрывчатого вещества.
— Да уж найдут, не сомневайтесь.
Пришла его очередь разозлиться.
— Нет! — крикнул он, врезав кулаком по двери. — В этой стране все совсем не так устроено. Существует следствие, свидетельства, обоснования. Ты должна доверять системе. На то у нас и цивилизованная страна.
Я закрыла глаза. Ну что ты скажешь таким вот людям, которые и сами часть системы или настолько наивны, что верят во все эти байки про справедливость и правосудие? Спорить с ними в любом случае было бессмысленно. Я бы не сумела найти слова, которые заставят их выслушать меня, поверить мне: я не говорила на их языке.
Ну, понятное дело, полицейских впустили — поговорить со мной, — и они, как обычно, приволокли с собой соцработника. Надежда, что Саймон с настоятелем смогут защитить меня от всей этой мутоты, испарилась во время лекции про наше «цивилизованное общество», и тем не менее я сочла, что меня предали. На вопросы я отвечать отказалась, только повторяла снова и снова, хотя бы даже для того, чтобы их довести: «Я ничего не скажу, пока не привезут моего друга. Вот увижу Жука — и буду говорить».
Они испробовали все свои стандартные приемчики: хороший коп, плохой коп; добрый коп, сердитый коп; сочувствующий коп, запугивающий коп. Мне было решительно по фиг — голоса просто плескались вокруг, как волны, и по ходу дела полицейские раздражались все сильнее. Привели еще и врача, но с ним я тоже отказалась разговаривать. Тут уж сомнений не было: стоит мне завести речь про числа, мне и глазом не дадут моргнуть, упекут в какую-нибудь психушку подальше, запрут и обколют транквилизаторами.
Снаружи долетел какой-то шум. Дверь распахнулась, и вошла еще одна женщина: Карен. Должна сознаться, я не в первую секунду вспомнила, где ее раньше видела. За последние дни столько всего случилось, я словно прожила целую жизнь с тех пор, как ушла из ее дома.
— Джем! — воскликнула она и чуть не бегом бросилась ко мне, раскинув руки. Прижала к себе, и в тот же миг я будто опять очутилась у нее на кухне на Шервуд-роуд, я словно стала той, кем была до всей этой заварухи. Она долго меня не выпускала. И в этом объятии были сильные, настоящие чувства. Меня это удивило, сделалось противно, но я не стала вырываться. Да уж, можно подумать, она действительно переживала — ври больше, небось страшно обрадовалась, что можно несколько дней пожить спокойно.
В конце концов она меня выпустила, чуть отстранилась:
— Ну как ты? В порядке? Я так волновалась! Ты бы мне сказала…
На лице у нее отражались боль, тревога.
— Я в порядке, — сказала я, но голос при этом предательски дрогнул.
— А выглядишь такой измученной, такой бледной. — Она погладила меня по щеке своей пухлой рукой. — Ну теперь все будет хорошо, Джем. Вернешься домой. Наверное, полицейские завтра тебя еще порасспрашивают, но я пойду к ним с тобой. А сегодня едем домой.
Домой. Я подумала про Шервуд-роуд, про квартирку Карен, про близнецов, про возвращение к нормальной жизни.
— Я без Жука никуда не поеду.
— Да почему же, Джем? Ты и так вон сколько натерпелась! Давай теперь я о тебе позабочусь. А ты передохнешь.
— Я остаюсь здесь.
Она нахмурилась:
— Вряд ли это получится, Джем. В таких местах не живут.
— Прекрасно получится, и я остаюсь здесь. Остаюсь, пока мне не вернут Жука. Вы меня не увезете. Не заставите.
Она между делом успела положить руку мне на плечо.
— Никто не собирается тебя никуда увозить против твоей воли. Я тебя просто прошу — просто прошу, Джем, — поехать домой.
Я стряхнула руку. Лицо ее болезненно сморщилось.
— Я никуда не поеду, Карен. Я останусь здесь.
Она вздохнула, покачала головой:
— Не такая уж ты бездушная, Джем. Когда-нибудь ты это поймешь. И в этот день я буду с тобой рядом.
Она подняла с пола свою сумку и пошла наружу, к остальным. Я не слышала, о чем они там переговариваются, да мне, по сути, было наплевать. Могут говорить обо мне что угодно. Саймон, сам того не ведая, подарил мне очень ценную вещь, очень мощное оружие, единственную пулю, с помощью которой я могу себя защитить, — слово «убежище».
Тут они вернулись — Карен, Имоджен (соцработница), Саймон и настоятель.
— Оставить тебя тут одну мы не можем, — сказал настоятель устало.
— Да почему?
— Ты несовершеннолетняя. Так не положено.
— Я много дней провела одна.
— Давай говорить здраво, Джем, — вмешалась Карен.
— Я никуда не пойду. Прекрасно могу поспать здесь. Это всяко безопаснее, чем на улице.
Они переглянулись.
— Мне нужно домой, — сказала Карен. — Я попросила соседку приглядеть за малышами, но… Ладно, давайте я позвоню туда, спрошу, сможет ли она переночевать с ними.
Карен посмотрела на Саймона, на настоятеля. Тот кивнул:
— Если вы сможете остаться, Карен, мы соорудим вам какие-нибудь постели.
Карен позвонила в пару мест, опять пошли какие-то шушуканья. Поганая привычка взрослых — говорить так, будто меня рядом нет. Настоятель понес какую-то ахинею о том, что я могу попортить их церковь, но Карен остановила его:
— Я буду с ней. И я за нее ручаюсь. И я вам говорю, в глубине души она хорошая девочка. Да, в школе у нее были неприятности, но мне кажется, ее просто спровоцировали. Здесь она ничего не тронет.
Я сидела молча, щупая складку кожи на большом пальце. Потом подняла глаза, Карен поймала мой взгляд. Она смотрела спокойно, но я знала: обе мы думаем о моей комнате в ее доме, которую я за день до ухода разнесла вдребезги.
