опасности, от Адама. Увезу туда, где он нас никогда не найдет.
Адам
Надо же быть таким идиотом. Та картина в туннеле — я даже не думал о том, что это за ребенок. Только о себе и думал, будто никого больше на свете нет. Кретин! Эта малышка — ее дочка, за нее она и боится!
Ее дочка.
А я и не знал, выходит, в школе она была уже беременная, но я ничего не заметил. Меня загипнотизировали ее лицо, ее глаза, ее число.
Бегу по улицам, а дождь так и идет. Ноги шлепают по мокрой мостовой, и в голове в том же ритме стучит: «Са-ри-на дочка. Са-ри-на дочка».
Я-то думал, мне трудно, ведь приходится таскать на себе груз тысяч смертей. А ей каково: Новый год на носу, а ей каждую ночь снится собственный ребенок в огне? Я уже все решил насчет чисел и как их изменить, но сейчас решение стало в десять раз тверже. Не допущу, чтобы Сарин сон сбылся. Вдребезги расшибусь, лишь бы его отменить.
— Ну и вид у тебя, будто утопленник. Нашел? — Бабуля слезает с насеста и ждет у двери, когда я появляюсь на пороге.
— Нашел, и ее тоже нашел.
— Кого?
— Ту девочку, которая расписала стену. Это Сара, из школы, я ее потом в больнице встретил.
— И что она?
— Ей снятся страшные сны, а в них я.
Любой другой сделал бы каменное лицо, ну или нахмурился хотя бы, спросил, что за дурь я несу. Но бабуля — другое дело. Она все понимает с полуслова.
— Картина. Это ее страшный сон, ее видение. Она ясновидящая, Адам. У нее шестое чувство.
— Еще у нее ребенок.
— Ребенок?
— Я видел его. Ее. И она тоже «двадцать седьмая», баб. Погибнет вместе со всеми!
Не хотел я это выдавать. Просто бабуля — она такая, она как примется слушать, слова сами выскакивают. И все. Проболтался.
Бабуля так и таращится.
— Ребенок погибнет? Какой ужас… а ты там, с ней. На картине. Господи, Адам! Ты же понимаешь, что это значит, да?
Мотаю головой. Ноги будто ватные, чудо, что я до сих пор стою.
— Это значит, что тебе больше никогда нельзя с ними встречаться. Я должна увезти тебя отсюда, из Лондона, как ты и говорил. Тебе нельзя здесь быть, когда все произойдет. Даже близко!
— Она тоже так говорит.
— Девушка? Сара?
— Да, велела мне проваливать. И не возвращаться.
— Это тоже она?
Бабуля трогает мне макушку. Когда она убирает руку, кончики желтых от табака пальцев в крови.
— Она, только это было раньше. Когда она меня только увидела, до того как мы поговорили. Камнем в меня запустила.
— Славная у тебя подружка. С перчиком.
— Хватит, баб! Ты ее не знаешь!
Она хмыкает:
— Не уверена, что рвусь познакомиться.
— Теперь-то уж не познакомишься! Вы обе правы. Мне надо держаться от нее подальше и от ее дочки тоже. Если я к ней не сунусь, сон не сбудется, так ведь?
Бабуля усаживает меня за кухонный стол, притаскивает пузырек с дезинфицирующим геном и промокает мне голову ваткой.
— Баб, — говорю, — Нельсон не заходил?
— Нет. А должен был?
— Просто я тут подумал, что ты дело говорила, ну тогда, при нем. Нам надо предупредить всех. Отменить всю эту хрень.
Бабуля замирает с ваткой в руках и пялится на меня.
— Ты серьезно? — спрашивает.
— Ну да. Это же не шутки. Все решат, будто я псих ненормальный, ну и плевать. Зато дадим всем шанс унести ноги. А потом сами уедем. Мы с тобой, баб, уедем из Лондона. Договорились?
— Договорились. Попытка не пытка, а потом соберем манатки да и свалим. Мне когда-то нравилось в Норфолке, пока его Северным морем не затопило. Подыщем себе что-нибудь гористое. Чтобы торчало надо всей кровавой кашей. Сядем на вершине, откроем по баночке пивка и поглядим, что будет. Да?
Мы с бабулей на пригорке наблюдаем конец света.
— Можешь и сигаретку напоследок выкурить, я тебе не запрещаю.
— Всегда думала, что останусь последней курильщицей в Англии. Похоже, к тому идет.
Убирает дезинфекцию в шкафчик и лезет в холодильник.
— Адам, — говорит она.
— А?
— Я рада, что ты готов бороться, потому что я уже предприняла некоторые шаги.
— Господи, что?!
— Записалась на прием.
Она выпрямляется перед холодильником и прямо-таки пыжится от гордости.
— К кому?!
— К мистеру Вернону Тейлору, начальнику Управления по чрезвычайным ситуациям при городском совете.
— Это еще что за хрен с горы?
— Выбирай выражения! Это ответственный за планирование действий при катастрофах. Я кое-что разузнала. Надеюсь, ты мной гордишься?
— Ну наверно. Не знаю. Может, нам еще и с тем типом повидаться, ну в костюме, из пятого отдела? Он мне карточку дал. Не пойми кто из совета не обязательно станет нас слушать, согласись. Даже если поверит в числа, мы не знаем, что именно случится, правда? Только когда.
— Разбираться с этим — его работа. Эвакуировать дом, улицу… Ребята в штатском нравятся мне не больше, чем тебе, но сейчас не время для личных предпочтений. Надо кому-то рассказать. Надо, Адам. Мы должны спасти жизни. Это наша обязанность перед обществом. — Ну вот, пошла рассуждать про гражданскую ответственность. Наверное, меня перекосило, и она вскипает: — Неблагодарная тварь, вот ты кто! Я думала, ты обрадуешься!
— Да я радуюсь, радуюсь! Вроде бы. Просто… ну не знаю. Радуюсь. Спасибо, баб.
Она опять хмыкает, потом вытаскивает из морозилки пластиковую коробку и протыкает крышку ножом в нескольких местах.
— Обед будет готов через десять минут. Иди быстренько помойся и положи все грязное и мокрое в стирку. Завтра для разнообразия наденешь рубашку, хоть выглядеть будешь прилично.
— Зачем?
— Я только что тебе сказала, дурья твоя башка: мы пойдем на прием к члену городского совета. Надо одеться соответственно. Пусть не думают, будто нас выпустили под расписку из психушки.
Тащусь наверх и наливаю ванну. Только в горячей воде я понимаю, как я замерз. Жду, когда тепло дойдет до костей, и закрываю глаза. Снаружи все еще капает. Вижу Сарино лицо, ее число нашептывает
