– Вы придумали это… эту башню?
– Разве не прекрасно видеть наших подданных, трудящихся плечо к плечу ради воплощения государевой мечты?
В голове Изомиры зазвучал язвительный голос Серении: «Можно и так сказать». К собственному стыду девушка поняла, что произнесла это вслух.
– Вы не счастливы пожертвовать ради царя своим временем и трудом?
Черные глаза архитектора буравили девушку, и Изомира ощутила укол страха.
– Как… как высока будет Башня? – пробормотала она.
Взгляд Лафеома растекался по ней, как чернила.
– Она достанет до небес. Это было исключительно интересной задачей – разработать как схему снабжения столь великой стройки, так и конструкцию…
– А ваши вычисления, – Изомира не была уверена, говорит ли своим голосом или голосом Серении, – включают расчет числа потребных для завершения Башни людских жизней?
От взгляда Лафеома по спине девушки забегали мурашки.
– Их будет столько, сколько потребно. – Он отступил на шаг, оглядывая ее работу – три огромных буквы, высеченных в заснеженную плиту. – Разве старший каменотес одобрил эту работу? Она выполнена посредственно.
– Холод, – объяснила Изомира. – Гляньте на мои руки. Я инструмент удержать не могу. Как и все мы. Мы работаем слишком подолгу!
– Если ваша работа выполняется хуже дозволенного, вам подыщут другое место, попроще, – объявил Лафеом бесстрастно. И ускользил прочь, беззвучно, как призрак.
Когда Изомира вечером вернулась в камеру, засыпая на ходу, товарки сообщили ей, что Эда днем потеряла сознание на лесах, и пару часов спустя умерла. Обе говорили хрипло, вытирали слезы и начинали покашливать.
Изомира пошла глянуть на тело Эды. Ощущая себя осквернительницей могил, из кармана она вытащила медальон Серении.
– Кто из вас взял мою статуэтку богини, – объявила она сокамерницам, – оставьте. Пусть она благословит вас.
В столовой, сидя рядом с Латом, она обнаружила, что у нее пропал аппетит. Травяной отвар и горячую воду она пила кружками, но не могла проглотить ни кусочка пищи, и спорила с Латом, подпихивая ему тарелку, до тех пор, пока юноша не съел и ее порцию. В груди у нее кололо, от шума гудело в голове.
– Изомира, тебя не пробрала эта лихоманка? – озабочено спросил Лат.
– Не знаю.
– Тебе холодно?
– Да мне всегда холодно. – Девушка цеплялась за скамью, чтобы сдержать сотрясающий ее озноб.
– Боги… – простонал Лат. – У меня сосед по камере умер вчера. А стражникам все равно. Хоть ты меня не оставляй.
– Сегодня я видела архитектора. Того, кто придумал эту башню.
Лат недоверчиво воззрился на нее.
– Ты точно не больна?
– Правда! Он сказал, что башня достанет до неба, что бы это не значило. Такую стройку разве что Беорвин смог бы пережить. «Башня эта – как древний утес в океане, о который бьют нас, подобных тварям морским, волна за волной, покуда не треснет панцирь, и тела наши не смоет прилив. Но на смену погибшим волна за волной приходят новые, чтобы в свою очередь разбиться о подножье безжалостной Башни».
– Кто это написал?
– Я сама придумала. Весь день в голове вертится. Лат… если встретишь моего Линдена, скажи ему…
Зал колыхался. Изомира смотрела на мир словно через трубу с темно-переливчатыми стенками. Появилась аспидная тень, прошла мимо, потом обернулась к девушке, нависла над ней, видимая как в жарком мареве, в бесцветном огне.
Лица Изомира не видела – лишь тень под капюшоном. Протянулась тонкая, узловатая рука, и противостоять ее мановению не было сил.
– Ты, – прозвучал глубокий, старческий голос. – Пойдем.
«Нет», выдохнул Лат, но голос его прозвучал словно бы из дальней дали. Девушка неловко поднялась, опираясь на руку старого скелета, и тот повел ее во тьму, по темному туннелю, что вился без конца… покуда сама земля не расточилась по ее ногами, и пожираемая лихорадкой и кошмарами наяву Изомира не рухнула в бездну, к самому сердцу земли.
Глава пятнадцатая.
Сребренхольм.
Промерзшая до костей Танфия брела рядом с Руфридом и Линденом сквозь белые пелены. Их пленители двигались в снегу, точно призраки, но касания копий были вполне материальны. Путь их вначале шел вверх по склону, потом начался спуск, притом крутой – Танфия постоянно оскальзывалась, ноги ныли от непрестанной натуги, только и позволявшей ей не упасть. Ей слышалось только собственное тяжелое дыхание.
