кусочки дерюги, поэтому я вешаю еще одно ситечко на другой стороне клетки. Теперь между кормлениями она снова занята строительством. Альфонсо постепенно становится главным кормильцем птенцов. Кстати, он опять начал заигрывать с Пташкой, и я понимаю, что новому гнезду недолго осталось пустовать.
Пару раз я замечаю, что Пташка выдергивает мягкие перышки то у одного, то у другого птенца. Мне приходилось читать, что иногда канарейка может ощипать весь молодняк догола, чтобы выложить новое гнездо пухом и перьями недавних птенчиков, обрекая тех на смерть от боли и холода. Это случается еще и потому, что канарейки слишком давно живут в неволе. Сомневаюсь, чтобы такое происходило у диких птиц.
На третий раз, когда Пташка пытается подойти к одному из птенцов, чтобы позаимствовать у того что-нибудь мягонькое для отделки нового гнезда, Альфонсо набрасывается на нее и отгоняет подальше, в глубь вольера. Дважды она возвращается, и каждый раз именно Альфонсо спасает свой выводок. Еще несколько дней он сидит рядом с гнездом и караулит. Мало ли что может произойти.
Наконец Пташка заканчивает и новое гнездо. Между тем я получаю огромное удовольствие, наблюдая, как повзрослевшие птенцы совершают свои первые полеты. Желтая самочка продолжает вываливаться, пока не справляется с этой проблемой — путем проб и ошибок. Я было уже решил, что ей нравится падать. Мне самому это начинает нравиться — прыгать, конечно, не падать, — причем как можно дальше, так чтобы подольше ощущать свободное падение. После длительных тренировок я научился прыгать с высоты восемь футов и обходиться без ушибов.
Наконец один из самцов определенно решает вылететь из гнезда. Тот, который желтый. Он слишком осторожен, чтобы позволить себе вывалиться, хотя, пожалуй, слишком осторожен и для того, чтобы полететь. Он долго топчется на краю гнезда, хлопает крыльями как сумасшедший, тянется вверх, но ничего особенного не происходит. Похоже, он развивает немногим большую подъемную силу, чем я, когда машу руками. Похоже на то, как некоторые барахтаются в воде, не умея плавать, бьют по ней руками и ногами, но все без толку. Чтобы летать, нужно почувствовать, что воздух имеет плотность и может служить опорой. Тут многое зависит от уверенности в этом. Кажется, желтый птенец не выработал в себе достаточной уверенности в том, что от воздуха можно отталкиваться. Я наблюдаю за ним часами, днями, я словно сам становлюсь кенаром. Я знаю, что могу понять, о чем он думает, когда почти решается полететь, но в последний момент отступает.
Теперь каждый из них выглядит уже почти как взрослая птица. Правда, хвостики еще короткие и мягкая кожица в уголках клювиков еще не затвердела; у них пока сохраняются маленькие и пушистые, похожие на антенны перышки, торчащие над глазами и низко свисающие. Во всем остальном они выглядят как взрослые канарейки, только вполовину меньше.
Этот желтый кенар наконец собирается с духом. И все-таки, уже решившись, хочет пойти на попятный, но слишком поздно, он вспархивает и, расправив крылья, почти не взмахивая ими, планирует в дальний угол клетки. Приземляясь, он не может не поскользнуться, и ему едва удается встать на ноги, те разъезжаются на покрывающем газету песке. Но вскоре он уже начинает прыгать следом за Альфонсо, выпрашивая у него корм.
Вообще-то иногда кенар перестает кормить птенцов, когда те покидают гнездо, но Альфонсо, кажется, готов смириться с неизбежным. Теперь он какое-то время будет для птенцов главным родителем. Он кормит и тех двух, что остались в гнезде, и только что вылетевшего из него желтого кенара, и желтую канарейку, которая вот уже день, как покинула гнездо. И когда он кормит последних двоих, сидящий в гнезде темный кенар из одной только жадности, не имеющей ничего общего с желанием летать или стремлением покинуть гнездо, слетает вниз и плюхается на пол рядом с Альфонсо, после чего начинает клянчить, чтобы его покормили. Вот так: только что произошло самое важное событие в его жизни, он впервые полетел, но не может думать ни о чем, кроме еды. Не мог стерпеть, сидя в гнезде, того, что внизу кого-то кормят. Как легко пройти в жизни мимо самого главного.
Последний, пестренький птенец спрыгивает вниз под вечер того же дня. Это настоящий тихоня. Он карабкается из гнезда на жердочку и оказывается в воздухе лишь потому, что ему не удается сохранить равновесие.
Они все собираются в кучу на полу в одном из углов клетки, пытаясь таким образом вновь обрести былые тепло и безопасность. Как только Альфонсо залетает в клетку, они преследуют его по пятам и готовы замучить до смерти постоянными просьбами их покормить. Альфонсо на удивление безропотен и только и знает, что таскать им пищу. Мне становится его жалко, и я ставлю на пол клетки кормушку с большим запасом яичного корма.
Наконец приходит время, которого я так долго ждал. Мне хочется как можно тщательней рассмотреть, как птенцы учатся летать. До сих пор их опыт по этой части был не больше, чем у меня.
Я наблюдаю, как они на все лады чистят перышки и расправляют крылья. Они еще так нетвердо стоят на ногах, что едва не падают, когда пытаются лапкой помочь себе расправить крыло. И они еще не могут спать на одной ноге. Пока их кормили, они уже делали множество упражнений, развивающих крылья. Возможно, они сами этого не понимали, но хлопанье крыльями при кормежке являлось подготовкой к полету. Я не могу придумать, для чего еще это могло быть нужно, разве что — привлекать внимание матери или отца. Они начали хлопать своими культяшками задолго до того, как на них выросли перья. Я решаю хлопать руками по меньшей мере час в день. Для начала такое упражнение не хуже любого другого. Во всяком случае, птицы начинают именно с этого. В первый же вечер, когда уже никого не остается в гнезде, я хлопаю руками в течение десяти минут и так устаю, что не могу продолжать. Утром плечевые мышцы так болят, что я насилу могу поднять руки. До мускулов на груди даже больно дотронуться.
Первые полеты птенцов состоят в том, что они вспархивают на самый нижний насест рядом с кормушкой и купалкой. По сути это прыжок, примерно такой же, как если бы я вскочил на стол. Эти недавно вылупившиеся птички уже пробуют оторваться от земли. Похоже, они понимают, что их место в воздухе. Ночью они пытаются не просто забраться на эту нижнюю жердочку, но и усесться на ней, балансируя, чтобы не упасть. Когда видишь их решимость и храбрость, легко понять, почему люди не летают: им попросту недостаточно сильно этого хочется.
Впервые прыгая на нижний насест, птенцы не могут рассчитать прыжок, перелетают через жердочку и плюхаются на пол с другой стороны; лихорадочно хлопая крыльями, они уже могут прыгнуть достаточно высоко, мускулы на лапках достаточно окрепли для этого, однако они еще не научились использовать свои хвостики, чтобы удерживать равновесие и тормозить.
Едва ли птенцы испытывают особый энтузиазм, видя, как легко Альфонсо и Пташка перелетают с жердочки на жердочку, поворачиваются, скачут взад и вперед без малейшего усилия, даже не задумываясь об этом. Умение летать даже птицам не сразу дается, для этого нужны практика и большое напряжение. Альфонсо и Пташка не учат их, я не замечаю ничего подобного, птенцы должны сами дойти до всего. Однако если один из птенцов догадывается, как нужно делать то или это, остальные немедленно перенимают. Похоже, они учатся друг у друга.
На следующий день я отправляюсь на задний двор, использую козлы, а затем и поленицу как насест, на который учусь запрыгивать. Запрыгиваю с разбега на высоту три фута, хлопая при этом руками, и понимаю, какими сильными стали у птенцов лапки. Если бы их лапки развивались пропорционально крыльям, взрослая птица могла бы прыгать и без помощи крыльев, как это делает, например, лягушка. Было бы интересно посмотреть, что стала бы делать растущая птица, если бы у нее не было крыльев. Я имею в виду не пингвинов или других птиц, которые перестали летать, перейдя к плаванию, а птицу, которая от природы должна бы летать, но не имеет крыльев.
Вечером руки жутко болят, но я не сдаюсь. Если такое под силу даже крошечным пташкам, то смогу и я. В конце концов я добиваюсь своего и теперь могу запрыгивать на поленницу, как на насест, и удерживать там равновесие. Моя главная проблема такая же, как и у птенцов, — я не могу затормозить, чтобы не перелететь на другую сторону насеста, как бы ни махал руками.
Чего мне не хватает, так это хвоста. Конечно, я мог бы вшить между штанин кусок материи, но это вряд ли поможет. Хвост должен действовать отдельно от ног, и мне надо им управлять.
