начинают пищать, требуя кормежки. Я занимаюсь ими, и они успокаиваются.
— Все в порядке, Перта. Полетай. Наши отправились в лес. Давай, посмотри, что они там делают. Они около разрушенного домика на дереве. Ты знаешь, где это. Слетай к ним, тебе это полезно.
Перта бросает на меня еще один взгляд и улетает. Она не видит кота. Потому что не присматривается. Кот жмется к стволу дерева. Он уже на полпути. Уверен, что он услышал писк моих птенцов, но это уже не важно. Хотя бы Перта спаслась. Главное, что ее теперь здесь нет. Теперь, может быть, я смогу управлять своим сном, остановить его, не дать случиться непоправимому. Я снова пытаюсь сосредоточиться и остановить происходящее, но я слишком сильно в него вошел. Приказываю всем птенцам забиться на дно как можно глубже. День жаркий, и в гнезде тесно и душно. Они не хотят. Они уже почти взрослые, вот-вот должны вылететь из гнезда, им хочется сидеть или стоять на его краю, расправляя крылышки. Но я заставляю их не высовываться.
Теперь я покидаю гнездо сам. Перелетаю повыше. Коту меня не видно. Его внимание приковано к гнезду, это просто маньяк, а не кот. Он уже ощущает вкус перьев и крови.
Мой единственный шанс — в том, чтобы каким-то образом его напугать или поранить. Прикидываю, как бы позвать на помощь отца, но его никогда не было в моем сне. Тогда думаю о том, чтобы вызвать себя самого. Я вижу себя, разгуливающего по двору рядом с вольером, но это все равно что на Луне. До сих пор я никогда не обращал внимания на себя самого в обличье канарейки. Придется действовать в одиночку. Итак, мой единственный шанс в том, чтобы поранить кота. Нужно как-то изловчиться и достать до его глаза, бесшумно спикировав вертикально вниз.
И я несусь вниз. Мимо мелькают ветки, я пикирую на кошачью голову. Направляю свой клюв прямо в его глаз. Тот самый желто-зеленый с черным зрачком глаз, который нацелился на моих детей. Затем я падаю, мои крылья перестают мне повиноваться, я не могу вздохнуть — я ранен. Кот успел отмахнуться от меня быстрым движением лапы. Я ударяюсь о землю и не могу шевельнуться. Глаза мои открыты, но я словно парализован. Лежу на боку и смотрю вверх, на дерево. Опять закрываю глаза и пытаюсь проснуться. Открываю глаза — я по-прежнему на земле. Кот смотрит на меня с дерева. Теперь его внимание отвлечено от гнезда.
Я делаю отчаянные усилия, чтобы встать на ноги, но не могу даже пошевелиться. Кот поворачивает голову и начинает спускаться. Он цепляется за ствол когтями, то и дело соскальзывает, а когда остается всего несколько футов, спрыгивает на землю. Я лежу. Кот стоит неподвижно и глядит на меня. Я не шевелюсь, не могу. Кот приседает, готовясь к прыжку. Я смотрю ему прямо в глаза, пытаясь заставить его увидеть во мне человека, а не просто птицу. Значки его глаз сужаются и расширяются. Глаза даже косят от напряжения. От нетерпения он то вытягивает голову вперед, то отводит назад. Я стараюсь задержать его, остановить своим взглядом. И снова пытаюсь прервать сон. Чувствую, что смогу это сделать, если закрою глаза. И знаю, что, если закрою, кот прыгнет. Я закрываю глаза — и в тот же миг, прежде чем сон заканчивается, слышу какой-то звук, а потом — жалобный кошачий мяв.
Когда я просыпаюсь в своей постели, меня трясет и я весь в поту. Сердце вот-вот выскочит из груди. Мне едва удается дойти до ванной, чтобы выпить воды. Половина тела затекла и болит. Смотрюсь в зеркало, но ничего не вижу, ни покраснения, ни порезов. Но я бледен, волосы всклокочены и слиплись от пота.
Возвращаюсь в спальню и меняю пижаму. Прежнюю я вешаю на батарею сушиться. Все тело настолько болит, что мне было трудно переодеться. Рухнув спиной на кровать, я смотрю в потолок. Не знаю, можно ли мне снова заснуть. Мне страшно заснуть, хоть я измучен. Смогу ли я спать без сновидений? Что может случиться, если я засну опять? Пытаюсь еще раз вспомнить все, что произошло во сне, стараюсь расставить все по местам.
Кот заорал. Почему? Сделал ли он это перед тем, как броситься на меня и разорвать на куски? Не окажусь ли я мертвым, вернувшись в сон? Закончится ли мой сон, если я в нем умру? И не умру ли я тогда и наяву?
Я лежу на кровати и чувствую себя почти мертвым. Осознаю, что до смерти остался всего один шаг…
Вопрос в том, сделать последнюю попытку или нет. Как поступить: остановиться вовремя или уснуть? Я не могу удержаться.
В свой сон я возвращаюсь с закрытыми глазами. Я все еще там, и я не мертв. Открываю глаза и вижу кота, скачущего отчаянными прыжками, по кругу. Он орет, и его морда в крови. Один глаз закрыт, из него что-то сочится. Издав последний мяв, он убегает. Я осматриваюсь вокруг и вижу, что рядом со мной лежит Перта!
«…Господи! Теперь Птаха плачет. Что это, черт возьми, может означать? О чем он может плакать? О чем угодно. Если ему это нужно, пусть выплачется. Это не так просто сделать, даже когда очень хочется».
Я опять закрываю глаза. Хочу покончить с моим сном. Его нужно прекратить. Дети остались одни, Перта мертва. Я догадываюсь, что она умерла, не только по тому, как она лежит, но и по тому, что это все еще мой сон. Я закрываю глаза и сосредоточиваюсь на том, что этот сон должен кончиться. Наконец он как бы выскальзывает из-под меня, прекращается, хоть я и не просыпаюсь. А я знаю, что спать без сновидений и означает быть мертвым.
Проснувшись утром, я не могу шевельнуться. С удивлением обнаруживаю, что еще жив. Но ни двигаться, ни открывать рот мне совсем не хочется. Мозг утратил контроль над телом. Я чувствую, что существую как бы отдельно от него. Хорошо вижу, как в комнату входит мать, о чем-то долго говорит, приходит в ярость, затем пристально смотрит мне в глаза, орет на меня и выбегает из комнаты. У меня такое чувство, что я нахожусь где-то в другом месте.
Все вещи в комнате выглядят так, словно я разглядываю их в бинокль, как некогда моих канареек. Затем я вижу доктора. Вижу, как меня увозят в больницу. В зависимости от того, как много мне хочется увидеть, я то прикрываю глаза, то открываю их шире. У меня такое чувство, что я никогда больше не усну, никогда не увижу снов, никогда не шевельнусь. Все, что я могу делать, — это смотреть; мне это даже нравится. Мне приподнимают то ногу, то руку. Задают вопросы. Я не отвечаю. Не хочется. Даже мой голос не принадлежит мне. Я где-то на полпути между самим собой и чем-то еще. Затем я все-таки засыпаю. Каким-то мертвым сном.
Такое впечатление, что между тем моментом времени, когда я засыпаю, и тем, когда просыпаюсь, отсутствует всякая связь. А пробуждаюсь я в больнице. Причем голодный. Я ем и могу двигаться. Похоже, мой сон ушел навсегда. Даже не знаю, как следует к этому отнестись. Я чувствую себя малым ребенком: все для меня внове — и еда, которую мне дали, и даже я сам; хочется рассмотреть все, что меня окружает, понюхать, послушать, попробовать на вкус. Поднимаю руку и разглядываю ее. Такое впечатление, будто вижу ее впервые.
Через трое суток меня выписывают и отправляют домой. Провожу в постели еще неделю и все это время не перестаю наслаждаться тем, что попросту являюсь самим собой. Отец говорит, что взял на себя заботу о канарейках. Он рассказывает, сколько новых птиц пересадил в клетки-садки, в какие гнезда отложены яйца и сколько их в каждой кладке. Меня это не интересует. Все кончено. Мне даже страшно: не хочу, чтобы все вернулось. Он интересуется, что делать с птицами, летающими на свободе. Спрашивает, не запереть ли их в клетке. Говорит, что насчитал по меньшей мере пятнадцать молодых самцов, распевающих на деревьях, но, может быть, их вдвое больше. Там скачут по веткам триста с лишним долларов. Мне даже не хочется это обсуждать.
Однако на третий день после того, как я снова иду в школу, все начинается сызнова. У меня на носу куча выпускных экзаменов, а я не могу заставить себя к ним готовиться. Мне нравится совсем другое: разъезжать на велосипеде и разглядывать людей, которые меня окружают. До этого я не слишком- то обращал на них внимание. Если присмотреться, они не менее интересны, чем канарейки. Я хожу на
