в сборе урожая, он просто приподнял бровь и сразу сменил тему. Я только помню, как он потрепал нас по головам и сказал: «Ну что ж, зато вы снова дома, а это главное».
Оглядываясь назад, я считаю, что это и было одной из главных причин, почему я ушла работать на реку как можно скорее. И я думаю, что Капси именно поэтому и начал так жадно изучать дальний берег, пытаясь заполнить пустые листы. Повседневная жизнь отца для нас не существовала. Да и повседневная жизнь всего Пекавара тоже была не для нас (предубеждение, полностью подтвержденное нашим визитом к Хальбе). Она просто не имела смысла.
Вы знаете, я даже не уверена, привозила ли мама в дни своей молодости отца из Сарджоя или из какого-нибудь маленького городка на пути в Аладалию! Конечно, мы с Капси, как и все дети, задавали этот вопрос. И конечно, отец на него ответил. Тем не менее известие о том, что он родом не из нашего города, не произвело на нас особого впечатления. Он не ходил никуда, чтобы работать. Должно быть, он и родом был ниоткуда. Нам с Капские хотелось связывать с образом отца те волшебные экзотические города, которые находились где-то далеко, от этого они потеряли бы свое очарование.
Когда Капси вырос, он, конечно; узнал, что сможет побывать в дальних городах только раз в жизни, так же как когда-то в Пекавар приехал отец, чтобы стать мужем мамы. И для чего? Чтобы составлять сметы; заполнять ведомости и все такое. И вот когда Капси это понял, он потерял всякий интерес к родному берегу, чтобы полностью отдаться земле, лежащей напротив.
А потом — вот он, бунт юности! — что сделал Капси, как не удрал к Наблюдателям? К тем, кто целыми днями составлял сметы и заполнял ведомости в книге учета западного берега, предназначенной для расширения нашего о нем представления. Капси, может, и был бунтарем, да только все равно остался сыном своего отца! Если бы не я, он так и провел бы всю свою жизнь на Шпиле в Веррино, работая клерком, только немного иного рода.
Сама я не считала, что в этом смысле повторю Судьбу матери или отца. За исключением того, что была их дочерью уже дважды! Это, несомненно, повторение, да еще какое!
Удивительно, но теперь отец несколько раз брал меня с собой на работу. И это во время войны! Возможно, потому, что у него изменился душевный настрой, а вовсе не от подозрения, что он потерял двух детей именно из-за того, что никогда не посвящал их в свои дела. Я уверена, отец хотел доказать, что и он делает что-то значительное и что службу несут не только солдаты. Он хотел мне это показать (как будто в моем нежном возрасте я могла что-то понять или запомнить!) и таким образом убедить самого себя, что гордится своей работой и не тратит попусту жизнь.
Мама протестовала против подобных походов, но отец настоял на своем. Наступило время, когда мужчины должны быть решительными. Вперед, марш! Бегом. Кругом!
Поскольку отец был старшим клерком, не было ничего страшного, что я появлялась в их конторе. По дороге на работу и с работы он всегда выбирал дорогу подальше от реки, но однажды я удрала из бухгалтерии и, миновав склады и навесы, оказалась в соблазнительной близости от нее.
Обычно за мной присматривал сторож, одноглазый старик по имени Бэллоу. Вообще-то, у него было два глаза; его левый глаз был поврежден катарактой, и он закрывал его серой повязкой. Когда мы с ним только познакомились, он показал мне его и предупредил, чтобы я держалась подальше от двух рыжих котов, которые шныряли вокруг зданий (охраняя их от жуков-землероек и бабочек под названием Золотой Парусник, которые откладывали яйца на мешки с пряностями). Несколько лет назад Бэллоу нашел раненого кота. Сдуру он взял кота на руки, чем причинил еще большую боль, и кот вцепился ему когтями в глаз, отчего тот и заболел. Так он мне рассказал.
— Я часто представляю себе, — доверительно рассказывал он, — что я кот и у меня кошачьи глаза. Как будто взяв у меня один глаз, они мне за него платят. Когда я не сплю, как сейчас, я вижу только то, что на поверхности. А когда сплю, вижу все насквозь, так, как видят они. Вот почему я так хорошо отношусь к этим котам, потому что тот, раненый, не был виноват. Но ты не вздумай к ним подходить, держи свои красивые глазки подальше от их когтей, потому что, случись что, твой отец мне никогда этого не простит.
Он показал на одного из охотников, который как раз обнаружил жука-землеройку, ползущего по мешку с кориандром, — довольно редкая встреча. Припав на брюхо, рыжий подкрадывался к своей жертве, выбирая момент, от сладостного возбуждения подергивая кончиком хвоста. Но вот он прыгнул, прижал жука к полу, немного с ним поиграл, пока не прикончил, и съел.
— Знаешь, есть старая сказка, — заметил Бэллоу, — о трех друзьях, у которых был только один глаз на троих, чтобы видеть. И только один зуб, чтобы есть. И только один длинный ноготь, чтобы почесаться, или помешать кашу, или поковырять в носу. Когда приходило время передавать друг другу глаз, зуб и ноготь, то, как ты могла бы подумать, тому, кто получал глаз, нельзя было доверять, потому что он мог схватить еще зуб и ноготь и убежать. Но нет. Все три друга видели этим глазом одновременно, не важно, на чьем лице он находился или на каком расстоянии друг от друга были эти друзья.
Конечно, они никогда не расходились, ведь если у тебя нет зуба, то как ты будешь есть, а если нет ногтя, то как ты почешешься; а у этих друзей страшно чесалось все тело, а от простуды был постоянно заложен нос. Но однажды один из них, у которого в тот раз был глаз — давай назовем его Инкум, — действительно обманом завладел зубом и ногтем. Засунув зуб себе в рот, а на палец нацепив ноготь, он бросился бежать. Его друзья — которых мы назовем Бинкум и Бод — видели, куда он побежал, потому что все могли видеть так, как видел он, и побежали за ним. — Бэллоу уселся на мешок с кориандром. Он хлопнул ладонями по коленям и, прищурившись, уставился на меня: — Ну и как ты думаешь, что было потом? — Он ждал моего ответа.
Я еще ни разу никому не отвечала; Бэллоу был просто старый дурак, хотя; может быть, он считал, что веселит меня или даже чему-то учит. Однако, продолжая сидеть на мешке, он снова и снова меня спрашивал: «Так что же было потом?»
Разумеется, я могла бы уйти, и, возможно, так и следовало поступить, но я подумала о том, что моим недостающим глазом была Йалин и я ничего не смогу увидеть или сделать до тех пор, пока она не появится и не передаст свою точку зрения мне.
Тут мне в голову пришла мысль, и я показала Бэллоу язык.
Он фыркнул от смеха и снова хлопнул себя по коленкам.
— Значит, ты отдала бы язык за глаз, так, малышка? Ты отдала бы за глаз свой язык! Но ведь он тебе самой нужен, а? Я тебе вот что скажу: если ты отдашь Бэллоу один глаз, Бэллоу отдаст тебе свой язык, чтобы ты могла говорить. Ну как, идет?
Я сразу изменила свое мнение. Бэллоу совсем не был ни полоумным, ни мерзким. До чего же проницателен этот старый чудак. Я подумала, уж не отец ли предложил ему затеять всю эту игру, поскольку знал Бэллоу уже много лет. И не потому ли он начал приносить меня в контору. Но нет, вряд ли. Отец, который закрыл рукой глаза своей драгоценной Нарйи, чтобы она не увидела изуродованного уха, точно так же закрыл бы ей и уши, если бы услышал хоть половину шуточек Бэллоу.
Мне пришлось принять условия игры.
Я скрючила пальцы, изображая когти. Сказала: «Мяу!» — и зашипела.
— Хорошо, хорошо, — сказал Бэллоу. — Тебе так же больно, как и тому раненому коту. Не нужно мне выцарапывать оставшийся глаз. То, что я вижу в тебе — а я и одним глазом вижу гораздо больше, чем некоторые двумя, — я не скажу ни одной живой душе. Так как, по рукам, а? Мы теперь с тобой друзья.
Он протянул мне свою руку. Она была большая и твердая, как коровье копыто, и такая же грязная. Я поморщилась, но положила на нее свою маленькую ручку.
И после этого мы действительно стали друзьями. Закадычными друзьями. Один из которых был наполовину слепым, а другой почти немым.
— Я тебе покажу, как можно играть с горошинами перца, — сказал он. — Нужно построить пирамиду…
Эти экскурсии стали приятнейшими часами моего фальшивого детства. Из-за того, что шла война и многие суда занимались военными перевозками, экспортная торговля замерла, хотя у клерков по-прежнему было полно работы и они продолжали анализировать и считать. Тем не менее отец всегда находил время погулять со мной среди складов и навесов. Я выражала свое одобрение тем, что смеялась и радостно вскрикивала, я все трогала руками и вдыхала залах пряностей и запах отца. Связывая, связывая их между собой.
