мечется из угла в угол, пока наконец не прячется за дверью.
Но вот дверь широко открывается, и появляется молодой человек в желтом пыльнике. У него маленькие светлые усики и такая же бородка, очки на носу, вогнутая соломенная шляпа с очень широкими полями, в руках трость с металлическим набалдашником. Влетает он так, словно за кем-то гонится или от кого-то бежит. Размахивая руками, жестикулируя, не глядя ни вправо, ни влево, он начинает большими шагами ходить по комнате.
Брумелис, несколько смущенный, покашливает.
— Здравствуй, сын! Что ж ты меня больше не замечаешь? Очки на носу, а не видишь.
— Здравствуй, — цедит сын сквозь зубы. — Вижу, отлично вижу.
Отец с еще большим недоумением следит за сыном, который продолжает бегать по комнате.
В это время входит мать, тихонько прикрывает за собой дверь. Она остается стоять у порога.
— Разве у тебя, Юкуминь, ничего нет с собой? В коляске я ничего не нашла.
— Нет, ничего.
И он продолжает ходить по комнате не то в возбуждении, не то в раздражении.
— Послушай, Юкум, — начинает мать немного погодя, и в голосе ее слышится обида. — Разве ты не видишь, кто здесь стоит?
— Вижу, отлично вижу.
— И ты ничего не скажешь ей?
— Что ж я, по-твоему, должен ей сказать?
— И, сынок, разве мне тебя учить! Ну, поздоровайся хотя бы.
— Пусть она здоровается…
Отец пытается все это превратить в шутку. Он неестественно смеется и встает.
— Он все шутит… Но что это ты, сынок, бегаешь, как ошпаренный. Садись. Мать, помоги ему снять пальто… или как это там называется.
— Сними, сыночек, сними!
Старушка спешит сыну на помощь. Он позволяет раздеть себя, и мать осторожно снимает светло- желтый пыльник, тщательно складывает его и кладет в ногах кровати. Потом возвращается и с любовь смотрит на сына. Перед ней стоит худощавый юноша в светлых полосатых брюках, в светлом пиджаке, с красной розой в петлице. На нем высокий воротничок и клетчатый, завязанный петлей галстук.
Отец, стоя, некоторое время рассматривает его, как некое диво. Невольно у старика прорывается смех. Он тут же рукой прикрывает рот и снова опускается на кровать, но еще долгое время не может успокоиться. Прикрывает руками рот и то и дело тихонько сморкается.
Марта, не то смущенно, не то удивленно, смотрит на гостя, прикрыв лицо передником.
Сын обращает гордый, уничтожающий взгляд на отца. Он прислоняет трость к столу, бросает на стол шляпу и садится сам. Его светлые волосы, спутанные и примятые, длинными прямыми прядями падают на лоб и плечи. Он барабанит пальцами по столу.
— Ну, я здесь долго не выдержу. Что здесь за атмосфера?
— Как ты сказал, сынок? — услужливо спрашивает мать, но тут же спохватывается: — Ах, да… здесь и впрямь жарко. Печь сегодня утром топили. Пироги испекли. Но что же я стою, как овца? Болтаю без толку, а сыночку поесть не даю…
Она спешит к печке.
— Оставь, у меня пока еще нет аппетита.
— Как же так, Юкум! — восклицает отец. — Гостю кушать положено.
— Тише ты, что ты понимаешь! — обрывает его мать. — Хоть немного поешь, сынок. У меня сегодня отменное телячье жаркое.
В ответ сын лишь пренебрежительно морщит лоб.
— Закусим немного, Юкум, — поддерживает ее и отец. Он говорит и сам облизывается. — Вот это, брат, закуска. В комнате с самого утра до того вкусно пахнет — просто слюнки текут.
— Помолчи, отец, — снова обрывает его мать.
— Послушайте, мне нужно вам кое-что сказать, — начинает сын медленно, торжественно. — В каждом предложении у вас: сыночек, Юкуминь, Юкуминь, сыночек… Так вот, мне необходимо сказать вам, что я вам больше не «сынок» и не «Юкуминь».
Мать, отец и Марта от неожиданности вздрагивают. Мать и отец почти одновременно восклицают:
— Не сын? — жалобно говорит мать.
— А кто же ты? — спрашивает отец.
— Нет, я вам не сын! — обиженным тоном отвечает он. — Юкум — что это за имя! Брумелис — что это за фамилия![2] В этих словах нет никакой гармонии, нет поэзии, нет красоты! — Он вскакивает и тут же опрокидывает трость. — Имя человека — это символ его бессмертного бытия. Юкум Брумелис! Как может примитивное, мужицкое, банальное имя отражать мою окунувшуюся в тайны вечности душу! Мою крылатую, белоснежную, жаждущую душу! Мою потонувшую в хаосе, растерзанную ужасами, воскресшую в ночь ликования душу!.. Вы там, которые по законам физиологии считаетесь моим отцом и моей матерью, не называйте меня больше своим сыном! Я вам больше не сын. Я больше не Юкум Брумелис!
Застыв от удивления, с раскрытым ртом, отец и мать взирают на сына, как на чудо заморское. А он стоит, прислонившись спиной к столу, с выпяченной грудью, вытянутыми руками. Потом старики поворачиваются друг к другу.
Марта в испуге пятится к двери и ощупью, не поворачиваясь, пытается ее открыть.
— Меня зовут… — продолжает сын уже с меньшим воодушевлением и пафосом, но с еще большим достоинством и гордостью. — Разве вы действительно еще не знаете моего псевдонима?
Отец и мать снова смотрят друг на друга.
Сын пренебрежительно машет рукой.
— Где им понять высоты культуры, им — стоящим на низшей ступени развития! Но ты, Марта? Ты же еще в том возрасте, когда возможна некоторая ориентация в вечном царстве поэзии. Ты могла бы проявить интерес к лучшему сыну народа, к его поэтической судьбе, полной синих кошмаров… Марта?
— Да?
— Как меня зовут?
— Я, Юкум, не знаю…
Величественно, как сам Аполлон, он поворачивается, берет со стола открытку, протягивает ее Марте.
— Возьми и прочти.
Марта берет открытку, но опускает руки.
— Я, Юкум, не могу разобрать…
Тогда он берет открытку кончиками пальцев и, держа ее на большом расстоянии от глаз, делает ударение на каждом слоге, читает, словно решая вопрос жизни и смерти:
— Ялмар Серенгард.
— Ялмар Серенгард… — словно эхо, вторит Марта, не переводя дыхания.
Ялмар Серенгард поворачивается к старикам, которые стоят не шевелясь, все больше цепенея от удивления.
— Слышали: Ялмар Серенгард. Ну-ка, старушенция, повтори.
— Ну что ты, сынок… — Голос у старушенции дрожит, старая рука судорожно теребит кончик передника.
— Нет, ты повтори, не бойся. Это имеет большое значение. Имя — это символ души… то есть символ бытия человеческого. И я желаю, чтобы те, кто говорит обо мне, знали мое имя, знали меня. Таков мой принцип, и я требую, чтобы вы считались с моими принципами. Вот чего я требую от вас. Ну, повтори ты, старикан: Ялмар…
Старикан откашливается и бурчит что-то похожее на «алмар».
— Серенгард…
Старикан, совершенно сбитый с толку, старается выговорить, но получается нечто похожее на «серый
