уставы и проекты, как вошел пристав, составил протокол, всех переписал, а проекты отобрал. Дело происходило вовремя нашей Пасхи, которую мы проводили в роли еврейских телохранителей, и вдруг оказывается, что евреи сами устраивают в это время незаконные сборища.
Негодование полицмейстера было велико, пристав торжествовал все ждали, как отнесется к нарушению высшее начальство.
Рассмотрев устав и расспросив лично докладчика и хозяина дома, я призвал на совет прокурора, такого же пришельца в Кишиневе, каким был я сам, и также юдофила в глазах юдофобов. Рассмотрев документы и убедившись в невинной цели собрания, мы взглянули на дело со стороны, так сказать, его местного освещения и, в результате совещания, наше юдофильство, а вместе с ним и чувство справедливости уступили место соображениям практического характера. К великой радости полицмейстера, я оштрафовал хозяина дома на 100 рублей, а д-ра Когана водворил на две недели в арестный дом при полиции.
Не скажу, чтобы мне приятно было вспоминать о том времени, которое Коган провел в заключении. Сказать по правде, я каждый вечер был не в духе, вспоминая о том, что, в сущности говоря, совершил несправедливость, а каждое утро я ждал наплыва ходатайств от родных и знакомых заключенного. Однако, две недели прошли, и ходатаи не являлись. Но если услуга, оказанная другому, никогда не остается, по словам опытных людей, безнаказанной, то и сделанная несправедливость не должна остаться для виновника ее без вознаграждения. Я испытал справедливость этого парадокса через несколько дней.
Мне доложили о приходе депутации от еврейского «общества пособия бедным г. Кишинева», того самого общества, интересы которого были отчасти нарушены внезапным полицейским протоколом. Я просил просителей войти и увидел несколько почтенных евреев, поднесших мне звание почетного члена общества и диплом, заключенный в красивую папку из черной кожи с серебром.
Папку держал в руках секретарь общества – д-р Коган, и он же прочел мне вслух содержание диплома.
Конечно, этот случай проявления «еврейской мстительности» я не решусь выдавать за правило. Но, как доказательство еврейского такта и остроумия, – он, пожалуй, годится.
Теперь я хочу упомянуть о том, как иногда еврейское население Кишинева оригинально помогало администрации в охране порядка.
Во время рождественских праздников 1903 г. был такой случай: рано утром 26 декабря ко мне явился полицмейстер с недоумевающим лицом и спросил, выезжал ли я куда-нибудь ночью. Выслушав заявление мое о том, что я ночью спокойно спал, полковник Рейхарт рассказал мне о причине своего недоумения. Из разных частей города поступили заявления, что по улицам, перед утром, разъезжал губернаторский экипаж, и сидевший в нем господин, в штатском платье, по-видимому сам губернатор, проверял полицейские посты и справлялся, все ли спокойно. Коляска его и гнедые лошади были похожи на мой выезд, а лицо ревизора в темноте трудно было узнать. Оказалось, что мы имели дело с еврейской хитростью. Евреи не вполне доверяли нашей бдительности и, на всякий случай, нагоняли страх на полицию ночной ревизией правильного соблюдения постовой службы.
На пасхальной неделе имело место следующее происшествие. Два еврея сидели на завалинке дома. Проходившие мимо русские мастеровые, или рабочие, будучи в нетрезвом виде, стали приставать к сидевшим. Те молчали. Наконец, один из рабочих ударил еврея по щеке; тот мотнул головой и не тронулся с места. Последовал второй удар; еврей опять стерпел. Рабочим надоело пассивное сопротивление евреев, и они пошли своей дорогой. Тогда евреи встали, пошли издали за обидчиком, догнали его у полицейского поста и тогда только подняли крик. Налицо оказались все необходимые элементы для суда: потерпевший, обидчик, свидетель и полицейский протокол. Дело кончилось у судьи обвинением мастерового, которого потерпевший сейчас же простил и, таким образом, один из обычных поводов возникновения общей драки окончился благополучно. Замечу, что такое поведение обиженного может быть объяснено исключительно укреплением доверия евреев к полиции, которая была, к описанному времени, приведена полковником Рейхартом в относительный порядок.
Мне часто приходилось слышать об организациях еврейской самообороны и о той опасности, которую представляет для государственного порядка вооруженное и дисциплинированное еврейское население. Кишиневская администрация, в мое время, внимательно следила за попытками евреев, большею частью молодых, организовать своего рода дружины, которые представляли собою, по общему мнению, ту опасность, что, будучи вооружены, они могли быть одинаково пригодны как для обороны, так и для нападения. Но я должен сказать, что страх по поводу вооружения евреев и значение, придаваемое еврейским дружинам, оказались, по крайней мере в Кишиневе, в мое время, значительно преувеличенными. Бывали случаи собраний за городом еврейских подростков, слышны были иногда их выстрелы в цель, но расследование полиции и жандармов всегда обнаруживало, что в такого рода собраниях масса населения участия не принимала, и что мы имели в таких случаях дело с затеями и организациями полудетскими, близко граничащими с шалостью.
В кишиневском еврействе замечался несомненный раскол между старшим поколением, настроенным не революционно, мечтавшем только о хлебе насущном, и молодежью, увлеченной идеей активного участия в революции. Вообще кишиневский Израиль не был воинствующим, и у меня сложилось убеждение, что, среди наших евреев, склонность к спокойному, буржуазному существованию, равнодушие к идейной стороне всякого рода политики, пожалуй сильнее, чем у прочих, населяющих Россию, народностей. По крайней мере, в Кишиневе революционеры-евреи, в бедных слоях населения, представляли собой почти сплошь зеленую молодежь. Женатый юноша, если к тому же он обзаводился имуществом на несколько десятков рублей, быстро переходил в защитники порядка, и вся его энергия направлялась на добывание средств для семьи.
Я находил, поэтому, что кишиневская полиция, слишком напуганная общераспространенным мнением о преобладающей роли еврейства в русском революционном движений, придавала силе и организации местных евреев преувеличенное значение и боролась отчасти с ветряными мельницами. Приведу один пример в подтверждение данного мнения.
Начальнику местного охранного отделения удалось как-то узнать о сделанном одному из кишиневских заводов секретном заказе совершенно нового, изобретенного заказчиком, евреем, орудия. Заказано было несколько сот экземпляров металлических шаров, по три фунта весом, усеянных на поверхности остриями, вроде подковных шипов. Каждый шар был снабжен железной петлей, в которую можно было продеть веревку. Расследование, закончившееся арестом заказчика и конфискацией снарядов, велось артистически, делу было придано серьезное значение.
Когда все нити этого секретнейшего замысла оказались в руках полиции, то выяснилось, что мы, действительно, имели дело с планом еврейской самообороны. Какой-то злополучный еврей задумал выступить на защиту своих единоверцев, в случае повторения погрома, снабдив их новым оружиём: он предполагал, что евреи, запершись в домах и выдерживая осаду нападавших, будут успешно защищаться, бросая в своих противников чугунные шары с остриями, привязанные к длинной бечевке. Поразив одного врага, осажденный мог бы вытягивать свой метательный снаряд обратно и повторять метание бесконечное число раз.
