Помощнику начальника Разведупра Б. Б. Бортновскому (1894–1927), который в 1925 г. был секретарем Китайской комиссии политбюро, в июне 1926 г. пришлось делать специальный доклад председателю РВС СССР Ворошилову о состоянии работы по указанным в «записке» странам. Он утверждал, что «крайнее недовольство, выраженное в агентурной записке, отражает лишь настроение политического сектора, который действительно до сих пор не обслужен. Факт этот особенно нас не тревожит, поскольку политической агентурой занимается главным образом ИНО ОГПУ». Докладчик отрицал как неправильное мнение, что работа военных резидентов является «халатной», подчеркивая, что это мнение лишь отдельных «сотрудников обрабатывающего аппарата», которые незнакомы ни с личностью резидента, ни с условиями работы. «На деле в этих странах у нас имеются весьма ответственные и испытанные товарищи, известные по прежней работе, и даже при плохих результатах работы их нельзя обвинить в халатности, — сообщал Бортновский. — … В качестве вывода могу указать, что вся записка отражает настроение низших сотрудников политической части 3-го отдела, которые из-за ревностного отношения к делу часто недовольны недостатком тех или других материалов, которые мы, из-за объективных условий, не всегда можем в этом смысле удовлетворить».[60]
Расхождения в оценках ситуации ОГПУ и военным разведывательным ведомством проявлялись и во многих других случаях. О причинах этого еще в августе 1925 г. сообщал заместитель начальника Штаба РККА С.А. Пугачев: «…Разногласие в определении боеспособности армии между органами аппарата Управления Наркомвоенмора и ОО ОГПУ объясняется тем, что последний делает обобщения на основании отдельных, ничем не связанных между собой фактов, поскольку вся его работа направлена главным образом на выявление отрицательных, а не положительных сторон…»[61]
В апреле 1927 г. при IV Управлении было созвано совещание работников разведки военных округов. Со вступительным словом выступил начальник Штаба РККА М. Н. Тухачевский, отметивший ряд недостатков в деятельности военной разведки. О состоянии дел в IV Управлении сообщили выступившие Берзин и Никонов. Последний специально остановился на разведке в странах Востока. «По этим странам накоплен огромный материал, который лишь частично обработан и непрерывно пополняется новыми материалами. Страны Востока уже на основании имеющихся материалов могут быть освещены в достаточной мере. Однако развивающаяся на Востоке национально-освободительная борьба и наступление мирового капитализма с каждым днем затрагивает все больше и больше непосредственно СССР, и странам Востока будет уделено должное внимание и в будущем, — заявил Никонов. — Необходимо освещение во всех деталях вооруженных сил Японии, которая в силу политических и иных условий до сих пор охватывалась нашим агентурным аппаратом в недостаточной мере, но которая представляет огромный интерес как страна, имеющая первоклассные сухопутные, морские и воздушные силы. На основании изложенных данных, характеризующих информационную работу IV Управления, можно сказать, что в настоящее время Управление располагает достаточными данными для того, чтобы поставить на должную высоту дело изучения иностранных армий в войсковых частях и штабах РККА…»[62]
В заключение совещания заместитель начальника штаба РККА С. А. Пугачев подвел итог: «Использование всех способов разведки, я надеюсь, будет поставлено на ноги под руководством IV Управления. Не надо забывать, что на горизонте тучи начали сгущаться: нападение на погранпосты поляков в 1925 г., вопрос о КВЖД и, наконец, нападение на наше посольство в Пекине и консульство в Шанхае. При другой нашей политике мы уже давно бы вступили в войну, но мы этого не хотим. Что касается Центра, то мы постараемся все сделать, чтобы облегчить вашу работу».[63]
К концу 20-х годов IV Управление имело в своем распоряжении сильный заграничный аппарат, работавший по легальной линии, и разветвленную нелегальную сеть. На «специальную работу» в 1929– 1930 гг. Управлению было выделено 750 тыс. ам. долл. и 515 тыс. рублей (в ту сумму не входили денежное содержание военных и военно-морских атташе и оплата научных командировок).[64]
Пополнение кадров оперативных работников IV Управления производилось в основном за счет командиров, оканчивающих восточный и основной факультеты Военной академии РККА и другие военные академии, срок обучения в которых обычно равнялся 4–5 годам. Существовали также годичные курсы усовершенствования комсостава при Разведывательном управлении, где обучались лица, прошедшие специальную подготовку, и специальная высшая школа разведслужбы.[65]
Почти с самого начала существовавния военной разведки имели место случаи необоснованных репрессий против ее сотрудников, которых, в лучшем случае, увольняли по настоянию Особого отдела, арестовывали и содержали под стражей, в худшем — расстреливали. Среди них: Г. И. Теодори (12 марта 1919 г. арестован особистами в Двинске, этапирован в Москву и посажен в Бутырскую тюрьму по подозрению в шпионаже и участии в контрревоюционной организации, где и просидел до 4 января 1921 г., затем выпущен, расстрелян в 1937 г.), о котором мы уже писали, Б. И. Кузнецов (арестован в 1919 г.), Г. Г. Димма (1922 г.), Р. Я. Грасис (1923 г.), О. А. Ионфор (1924 г.).[66] В 1927–1929 гг. в военном ведомстве работала совершенно секретная комиссия «по просмотру личного состава Центральных управлений», в том числе и Разведупра. Председателем комиссии был назначен Я. К. Берзин.[67]
Коминтерн
Коминтерн после своего основания в 1919 г., провозгласив себя мировой партией революционного действия, стремился стать (особенно в первые годы деятельности) своего рода штабом по подготовке и осуществлению мировой пролетарской революции. Архивные документы свидетельствуют, что руководство РКП(б) и Коминтерна, исходя из роли Коминтерна как «штаба мировой революции», стало активно пользоваться презумпцпией «революционной целесообразности», отвергая юридические и иные нормы как «буржуазные», «классово чуждые» и даже враждебные.
Представление, господствующее у большей части руководства Коминтерна (кстати, как и руководства РКП(б)), о верховенстве «революционного права», «революционной целесообразности» и «революционной совести», активно влияло на весьма бесцеремонное их отношение к государственным границам и национальным отношениям. Это влияло также и на вопросы финансирования революционно- пропагандисткой и иной деятельности создаваемых компартий.
«Коммунистический Интернационал ставит себе целью: борьбу всеми средствами, даже с оружием в руках, за низвержение международной буржуазии», — говорилось в Уставе Коминтерна, принятом его II конгрессом в августе 1920 г. Для ведения такой борьбы требовалась соотвествующая организация. «По существу дела Коммунистический Интернационал должен действительно и фактически представлять собой единую всемирную коммунистическую партию, отдельными секциями которой являются партии, действующие в каждой стране».[68]
Вместе с тем следование ленинской концепции мировой революции предусматривало объединение вокруг Советской России «всех просыпающихся народов Востока» для решающего натиска на мировой империализм.[69]
Тогда созданный в Москве Коминтерн казался организатором мировой пролетарской революции. «Можно ручаться, что победа коммунистической революции во всех странах неминуема… победа Коммунистического Интернационала во всем мире и в срок не чрезвычайно далекий — эта победа обеспечена», — говорил Ленин в марте 1920 г. в связи с первой годовщиной Коминтерна.[70]
Известно, что внешняя и внутренняя политика большевиков в эти годы базировалась на целом комплексе противоречивых и утопических идей, основой которых была теория мировой социалистической революции. В контексте этой общей идеи важная роль предписывалась подрыву и разрушению империалистической периферии посредством национально-освободительных революций. И в этой работе должное место отводилось Коминтерну.
