— Центральное отопление знаешь? Котельная одна на весь район, а скольких греет!
— Электростанция что такое? И тебе даёт свет, и тебе. Может, одна на целый город!
Она тоже кричит, как и ребята. Если кто станет подслушивать за дверью, решит: базар, хаос, урок сорван. На самом же деле каждое слово его, каждый крик — к единому порядку, как у Анюты, каждая крошка своё место знает, в одно живое русло попадает, более чёткого плана не придумаешь.
Неожиданно во время моего любимого урока — стук в окно.
Павел? Он движется вдоль окон то в одну сторону, то в другую.
Ветра не спрашивает: «Чья птица?», она подлетает к окну, раскрывает его, и Павел стремительно врывается в класс.
— Что-то случилось, — говорит Ветра. А когда Павел долетает до меня, добавляет: — Скорее иди с ним!
Мне некогда заметить удивление ребят, я даже на Тосю не успеваю взглянуть, я уже знаю, что случилось: моя мать рожает!
У подъезда меня догоняет Тося с нашими ранцами. Она распахивает передо мной дверь. Ода не говорит «скорее», она лишь машет рукой: иди, мол!
Да, это мать. Согнувшись в три погибели, застыла на полу.
Бегу в коридор, закрываю дверь в комнату, набираю номер, услышав Сашин голос, с облегчением шепчу «Скорее!» и отпираю входную дверь.
Когда возвращаюсь в комнату, Тося уже растирает мамины плечи и руки.
Словно Ветра в нашем доме, звучит её голос:
— Прежде всего нужно расслабиться или помочь расслабиться тому, кто нуждается в этом.
Начинаю растирать матери спину. Спина у неё каменная.
Мать молчит. И — не гонит нас.
Она разгибается. Поднимает к нам лицо.
На нём не страдание — радость. Редкая гостья матери.
Я не спрашиваю, больно ли ей. Конечно, больно. Но ей нравится её боль.
Мать встаёт и тут же снова оседает, подхватив живот руками. Мы с Тосей снова принимаемся гладить её плечи и спину. Совсем не сжатые болью её слова:
— Вскипяти воду, все кастрюли и чайники. Достань полотенца и простыню.
— Пожалуйста, поедем в больницу, — просит Саша, и я облегчённо вздыхаю: приехал! — Ровно через десять минут ты будешь там.
— Здравствуй, — говорит ему мать. И больше ничего не говорит.
— Прошу тебя, поедем в больницу. Что, если осложнения?
— Осложнений не будет. Всё в порядке. Он уже почти пришёл.
— Почему ты решила, что это он?
Мать не отвечает, а мы с Тосей делаем то, что велит мать. Словно ещё длится Ветрин урок — чётко и целенаправленно движется он, каждое действие его подчинено единому разуму — распоряжениям матери.
Меня бьёт лихорадка, точно это я — рожаю и это из меня рвётся на свет ребёнок. Боль вытягивает меня из меня, выворачивает наизнанку. Сначала выбрасывает воду, потом кровь, а потом показывается голова ребёнка.
Скорее, — молю я, — скорее прекратись, боль.
Крик во мне разрастается, он вместе с кровью разорвёт меня сейчас.
Мне кажется, я испытываю точно такие же муки, какие испытывает моя мать.
Решаюсь посмотреть в её лицо, ожидая увидеть его перекошенным от боли, потным. Оно и потное, но мать улыбается.
Ребёнок рождается. Мать сама обрезает пуповину: в нашем доме откуда-то медицинские ножницы в специальной железной коробке и другие инструменты, с которыми мать управляется довольно ловко.
— Разреши, я вызову врача, — измученный голос Саши. Похоже, он, как и я, рожал вместе с матерью, претерпел все её муки. — Нужно зафиксировать факт рождения ребёнка.
— Вызывай. — Она уже лежит на своей постели, и свет окатывает её волнами, словно кто-то специально водит над ней лампой.
Мы с Тосей и Сашей выполняем её распоряжения. Закрываем таз с последом фольгой, обмываем ребёнка, заворачиваем его в пелёнку, кладём к матери.
— Я хочу спать. — Она закрывает глаза. — Не спала ночь.
Как же утром я не заметил ничего особенного? Да, мать не стала завтракать, сказала, поест попозже. Лишь теперь вижу: ни к чаю, ни к каше, ни к яйцу она не притронулась.
Врач — толстая, круглолицая, немолодая. Саша рассказывает ей, как всё происходило, а она повторяет одно и то же слово: «Не положено».
— Что «не положено»? — кричит шёпотом Саша. Он очень боится разбудить мать, хотя и сидим мы все за закрытой дверью, на кухне.
— Я хочу видеть больную, — говорит громко врач.
— Она не больная, — шипит Саша. — Она спит, измученная бессонной ночью и родами. Вы можете посмотреть на неё и ребёнка только издалека и молча. Если скажете хоть слово громко, я вас вынесу отсюда. От вас нужен документ, фиксирующий факт деторождения. Пишите.
Врачиха моргает водянистыми глазками в коротких редких ресничках и громко говорит:
— Должно быть как положено.
Саша берёт её на руки, легко и мягко, и несёт. У двери ставит её, Тося сует ей в руки её сумку.
— Вы не имеете права работать врачом, и я постараюсь довести ваш отказ до сведения вашего руководства.
— Я согласна, — говорит неожиданно женщина шёпотом. — Я согласна зафиксировать факт деторождения. — По её лицу текут слёзы. Она снизу, по-собачьи, смотрит на Сашу. — Меня… первый раз… несли на руках…
А потом мы пьём чай.
У меня дрожат руки, когда я беру чашку, и чай выплёскивается. Тося забирает у меня чашку, подносит мне ко рту ложку с чаем, даёт откусить бутерброд с сыром.
— Хорошие у тебя друзья, — говорит Саша. — Что Пашка, что Тося. Значит, так, я еду за кроваткой, коляской, приданым, а вы, если что, поможете с ребёнком… надеюсь на вас.
На лице Саши — ярко-красные пятна, и белки глаз — красные.
«Кровоизлияние от перенапряжения», — звучит голос Ветры.
Но мне нужен не диагноз, я и сам бы поставил его, мне нужен совет, что делать. Неожиданно для себя говорю Саше:
— Ты успокойся. Пожалуйста.
Мать проспала до вечера. А мы с Тосей перестирали простыни и полотенца. Оказывается, кровь можно отмыть только холодной водой.
Павел спал вместе с матерью и мальчиком, у её груди.
А мы с Тосей оказались вдвоём, за одним столом. Ни она, ни я не вспомнили об уроках. Мы смотрели друг на друга. У Тоси волосы — цвета созревших колосьев, и волосы эти собраны в косу.
Я хочу покормить Тосю.
— Посидишь, да? Я куплю еды. У нас ничего нет. Она кивает.
— Не волнуйся. Всё будет в порядке.
Меня качает, то в одну сторону, то в другую.
Ничего от меня не зависит в этой жизни, всё совершается по каким-то своим законам, не понятным мне, всё непредсказуемо.
У меня в доме Тося. С матерью под одной крышей. У меня родился брат. Сашин сын.
На плечо мне садится Павел. Как он оказался на улице?
Я так обрадовался, что остановился, взял его в руки, прижал к груди.
До чего же ты хорошо поступил! Спасибо тебе. Здравствуй, — говорю ему.
Я защищен теперь, и ничего мне не страшно. Рюкзак за спиной — Павлов, с ним я хожу за продуктами.