лое и жизнь их предков...
Только водолечебница осталась на месте знаменитых некогда соляных варниц на реке Вычегде, на Соляном озере, а имя Сольвычегодск все еще напоминает об этих важных промыслах.
Давно снесены Красные ворота на Садовом кольце Москвы (я еще хорошо помню их причудливые очертания), но то и дело слышишь и сегодня в Москве: «Он живет у Красных ворот». И вообще — незачем отправляться в далекие странствия, чтобы встретиться с такими именами: в каждом большом городе вы найдете их сколько угодно.
В Ленинграде, например, если бы не постоянные переименования, можно было бы по старым названиям улиц составить отличный план расселения рабочих людей по его «частям» и «участкам», отметить его старинную планировку, воскресить быт петровских или екатерининских времен.
Такие улицы Петроградской стороны, как Ружейная, Пушкарская, Зеленина, а раньше Зелейная, то есть Пороховая, отмечали те места, где жили славные мастера XVIII века — оружейники, пушкари, зелейщики-пороховщики, прямые предшественники питерских рабочих-ленинцев века XX.
Имена, вроде Галерная улица, Галерный остров, Галерная гавань, Шкиперский проток, Подзорные острова, повествовали о Петербурге — флотском гнезде, морской крепости, городе верфей и пристаней... Смольный (буян), Пеньковый Буян, Соляной Буян и Городок оставались памяткой размещения огромных складов товара, идущего на вывоз и прибывающего из-за морского рубежа...
А вот Мытнинская набережная, возле старой таможни — «мтни»; занятно, что нынешние студенты, навряд ли знающие слово «мытня», исчезнувшее уже более столетия назад, сегодня называют именно так — мтня — огромное общежитие, высящееся на этой набережной.
И, говоря по правде, огорчительно, когда полные смысла, дышащие историей характерные названия уничтожаются, заменяясь хладнокровными новыми, не имеющими никакой связи с данным местом. Галерная {162} улица была одна во всем мире. Она рисовала какой-то момент жизни города: тут тогда строились и спускались на воду грозные для вражеских флотов петровские галеры и «скампавеи»... А имя Красная, заменившее старый топоним, общераспространенно и мало о чем говорит. Галерная улица была ничем не «краснее», не революционней других, рядом лежащих. Таких Красных улиц в СССР бесчисленное множество... Можно было бы не давать его Галерной, а присвоить любой другой, может быть, даже более значительной и красивой, новой, еще безымянной улице...
Надо бережнее относиться к прошлому, к народной памяти о нем. Да ведь далеко не все переименования и бывают удачными. Еще Пушкин воспел «воинственную живость потешных «Марсовых полей». Огромная площадь в центре Петербурга, по образцу Древнего Рима, была названа Марсовым полем — на ней происходили военные парады: Марс был римским богом войны.
После Октября на поле были погребены герои, погибшие в революционных боях, потом сооружен памятник, затем разбит великолепный сквер — один из красивейших в городе, — наконец зажжен Неугасимый Огонь в их честь. Поле было названо Площадью жертв революции. И двадцать с лишним лет никто не задумался: как так — «жертв революции»? Мы говорим «жертвы блокады», «жертвы землетрясения», «жертвы эпидемии»... Можно ли в этот ряд ставить людей, пожертвовавших собою за революцию? Жертвами революции с полным правом считали себя помещики и банкиры, царские министры и сам Николай Последний... Разве их память мы увековечиваем? [64]1
После войны прекрасной площади возвращено ее {163} старое имя, и хорошо. А вот в Киеве улица Жертв Революции как будто сохранилась. Очень печально, киевлянам следовало бы подумать над этим названием! Нельзя, чтобы одновременно существовали и братские могилы жертв фашизма, и улица Жертв Революции...
И вообще — великая осторожность, огромная деликатность нужны, когда человек получает власть заменить старое имя новым. В нашей стране с Ленинского времени только самым опытным специалистам- художникам разрешается восстанавливать старые фрески, скульптуры старых зданий, их украшения и самую их конструкцию. Такого же осторожного отношения к себе требуют и старые имена.
А у других народов? Конечно, и у них сколько угодно таких имен и подобных же историй.
Вы слышали название величайшего из музеев мира, соперника нашего Эрмитажа, парижского Лувра. Вы, наверное, читали «Три мушкетера»: во времена д’Артаньяна Лувр был королевским дворцом. А его имя — дворца и музея — первоначально означало что-то вроде «волчье логово» или «волчарня»: по-французски «лу» — «волк», «лув» — «волчица». Было, видимо, время, когда на месте дворца были буераки и трущобы, где волчихи любили выводить волчат, и это время сохранилось в имени.
А случается и так, что древнейшее имя-слово в наши дни вдруг оживает для новой жизни, порождает новые, вполне современные слова.
Есть во французском языке слово «грэвст» — «стачечник», «забастовщик». Оно родилось в XIX—XX веках. Корень его — в одном из древнейших топонимов столицы Франции.
Плас де ла Грэв — Гревская площадь — было имя одной из 136 площадей города на Сене; теперь она давно переименована в Плас д’Отель де Вилль; на ней — парижская ратуша. В старину на ней совершались публичные казни, а когда этого не происходило, толокся всякий народ, преимущественно провинциалы, прибывшие в столицу искать работу. Постепенно «фэр ла грэв» — «грэвствовать» — стало означать «ничего не делать», «бродить без работы»... А затем, с началом эпохи организованной борьбы пролетариата за свои права, с началом больших забастовок и стачек, рабочие Парижа — {164} люди с чувством юмора, как все французы, — стали относить это выражение к тем, кто сидел без дела, бастуя. Забастовщиков стали называть «грэвистами».
Ну, а что могло значить само название «площадь Грэв»? «Greve» по-французски «песчаный берег», «пляж», «галечник у реки» [65]1. Само собой, никаких песчаных пляжей и галечников на Гревской площади давным-давно нет, а имя ее, данное века назад, живо и породило даже слово, которого никак не поняли бы далекие предки современных «гревистов», давшие площади ее название.
Впрочем, я забежал вперед: Лувр и Гревская площадь были названы не по человеческим сооружениям, а по природным признакам, позднее исчезнувшим. Вернемся к тому, что зависит от деятельности нас самих, людей...
Я жил на Череменецком озере возле Луги. На карте окрестностей меня заинтересовало название Великое Село. Я отправился как-то взглянуть на поселение с таким древним и пышным именем.
Выйдя по дороге из лесу, я остановился и расхохотался было, но тотчас пригрустнул. У перекрестка двух дорог серели две или три избушонки. Кое-где виднелись заросшие крапивой остатки других — тоже двух-трех, не более. Местами поднимались раскидистые липы, вязы и рябины... Да, века назад тут жили люди, много людей... А теперь?
Пройдет еще несколько лет, последние «жихари» переселятся на новые колхозные усадьбы, а перекресток двух дорог по-прежнему будет называться Великое Село, и местные ребята будут сговариваться пойти на Великое Село за земляникой, и колхозники будут пахать и косить у «Великого Села»...
Сколько таких выморочных названий и в нашей, да и во всех странах мира! В Вышнем Волочке, Волоколамске давным-давно нет уже никаких волоков, самое слово сейчас если и употребляется, то только где-нибудь в глуши тайги работниками экспедиций да охотниками. А имена живут, и, нанеся их на карту, можно судить по ним о водных путях древности. {165}
К югу от Москвы есть полоса, где целый ряд лесов и селений именуется Зaсеками; очень важная полоса... Когда-то тут проходила оборонительная линия Московской Руси от кочевников юга и от крымских татар. Тысячи холопов в беспорядке валили на огромных пространствах деревья по границам степных просторов, оставляли их лежать десятилетиями... Для конного врага это было трудным препятствием. Отметьте на карте точки, где сохранилось имя Засека, и древняя оборона Руси встанет перед вами... Правда, многие названия уже умерли и забыты; тем больше причин отметить, сохранить в памяти и на месте все, что осталось: каждое такое имя — надпись на могильной плите, полустершийся священный иероглиф — драгоценная памятка прошлого.
Пусть имя Мюглиц под самым Дрезденом лишь в искаженном виде доносит до нас память о древних славянах: это же славянская Могилица, некогда существовавшая тут, на дальнем Западе Средней Европы... Сбережем его!
Пусть слово «таллин» только ученые могут раскрыть нам, как эстонское «датская крепость»: в нем скрыта запись о древней борьбе маленького эстонского народа против могущественных поработителей.
