города Фуллы, это служило бы не к чести и архиепископа Сугдеофулльского и духовенства. Далее, выражение «фулльский язык» [7] неприменимо к населению города, а именно к племени, или к колену. Наконец, самые подробности сказания — поклонение дереву, которое посылает дождь, значение дождя в жизни населения, коленный старшина, подающий пример обращения в христианство, — все это такие данные, которые не могут относиться к греческому Южному Крыму. Обратим внимание хотя на то, что дерево представляется подателем дождя. Известно, что в Южном Крыму преобладает система орошения посредством отвода воды из горных источников. Таким образом, в Южном Крыму едва ли мог образоваться культ дерева — подателя дождя.
Обращение фулльского колена — весьма любопытная для нас подробность в проповеднической деятельности святых братьев, если поискать другого толкования для загадочного термина. Даже в позднейшую пору, когда сведения византийских греков о странах на север от Черного моря могли быть менее сбивчивы, мы встречаем у них ряд замысловатых выражений, под которыми они разумели Россию. Таково, между прочим, выражение «Фула» (6), равносильное Скифии и Тавроскифии и обозначающее Южную Россию. Если, таким образом, перенести фулльское колено из Крыма в Южную Россию, то получим в деятельности славянских апостолов одно очень важное обстоятельство, прямо входящее в область древней русской истории.
Свидетельство патриарха Фотия об обращении в христианство русского князя с народом его совершенно произвольно относимо было нашими церковными историками к Аскольду и Диру (7). Официальное сообщение его в окружном послании не может подлежать сомнению. Но в нем подразумевается не обращение к христианству Аскольда и Дира и не основание греческой епископии в Киеве, чего в действительности не было в 866 г. Самое вероятное и в сущности единственное основание, какое имел патриарх Фотий говорить о начале христианства на Руси, заключалось в донесении Кирилла и Мефодия об обращении нападавшего на Крым воеводы и об успешной проповеди среди фулльского колена. Результаты их проповеднической деятельности в Южной России могли быть известны в Константинополе уже в 863 г.
В течение истекших со времени празднования юбилея снятых солунских братьев лет, между прочим, остановлено было внимание на том, что место об обращении к царю греческому казар и диспут Кирилла с сарацинами и евреями есть не что иное, как совершенно отдельное произведение, внесенное в жизнь Кирилла после X в., во всяком случае после образования первоначального текста. Притом же казарская миссия явно выдает составной характер, в ней сшиты в одно два сказания: диспут с евреями и магометанами при дворе кагана и проповедь христианства в языческой среде, на чистом воздухе. Эти наблюдения приводят к естественному выводу, что миссия славянских просветителей могла направляться, собственно, не к казарам, а к тем русским, которые были под Константинополем в 860 г. и которые в то время легко могли быть известны под чужим именем. Составитель легенды мог не назвать русских потому, что в IX в. для жителей Константинополя Гардарика значила именно страну (7) казар и, кроме того, имя казар потому еще могло покрывать славян и русских, что эти последние в области Днепра входили в царство казарское. Сущность приведенных соображений выражается в данном эпизоде в том, что русь Аскольда и Дира после испытанного под Константинополем поражения и возвращения в Киев отправила в Константинополь осенью 861 г. посольство с просьбой прислать проповедников. На это посольство патриарх и царь отвечали отправлением в Киев Кирилла и Мефодия — с этой точки зрения следует оценивать выступление их на политическую деятельность, именно в 861 г. Казарская миссия, с точки зрения составителя жития Кирилла, едва ли, однако, может быть всецело превращена в миссию к Киевской Руси. И ссылка на небывалую «старую дружбу и любовь», и выразительно указанный мотив посылки «мужей книжных для прений о вере с сарацинами и евреями» — оба эти обстоятельства никак не применимы к отношениям империи к русским сейчас же после похода в 860 г. Итак, нужно принять, что в жизнеописание Кирилла действительно могли быть внесены в эту часть различные воспоминания и отдельные эпизоды, о чем свидетельствует как дважды встречающийся оборот «пути ся ят», так самостоятельный рассказ о том, что последовало в Крыму, вместе с нападением на него дикой толпы угров, воющих по-волчьи, наконец, две беседы с властителем казар, на несовместимость которых с идеей о казарах указал академик Ламанский [8]. Следует, между прочим, определить место и оценить значение самого главного подвига св. Кирилла, стоящего в связи с изобретением славянской азбуки и с переводом Священного Писания на славянский язык. Не может быть сомнения, что, выступая на дело миссии между славянами, Кирилл и Мефодий владели уже главным средством влияния — языком, и по крайней мере началом перевода Священного Писания. Таким образом, время изобретения славянской азбуки и последующие подготовительные работы к миссионерской деятельности должны относиться к предшествующему казарской миссии периоду, который, хотя бы он и проведен святыми братьями в Константинополе, весьма трудно поддается наблюдению.
С точки зрения жизнеописателя, братья Кирилл и Мефодий, прежде чем отправиться к кагану казарскому, прибыли в Херсонес и оставались там значительное время. Множество вопросов первостепенной важности с точки зрения истории и культуры стоит в связи с объяснением этого небольшого эпизода в Паннонской легенде. Но и он, так же как и другие части, не расчленен еще на составные элементы и не приведен в известность в рассуждении лежащих в основе его источников. Прежде всего с пребыванием в Херсонесе легенда соединяет изобретение славянской азбуки. О времени, месте и обстоятельствах появления славянской азбуки и письменности высказаны были различные мнения, которыми, впрочем, не исчерпан вопрос. По своей важности это действительно едва ли не первостепенный в славянской истории факт. Просвещение славян христианством трудами Кирилла и Мефодия получило в истории особенный характер благодаря тем условиям, какими оно сопровождалось. Славянский язык, как язык проповеди и богослужения, должен быть рассматриваем в смысле твердых устоев, на которых прочно зиждется народность; в своем богослужебном языке славяне получили одно из чудодейственных средств, которым подкреплялись их силы всякий раз, как в непосильной борьбе с внешними бедствиями они приходили в изнеможение. Но был ли сделан перевод Священного Писания для славян солунских, или для болгар, или для мораван, или же, наконец, в Крыму для восточных славян — это остается доселе не выясненным и по существу не может быть разрешено. Может быть, этот вопрос подготовляется теперь к разрешению на почве собирания и опубликования древнейших письменных знаков, какие употреблялись и у славян, и у других восточноевропейских народов. Те письменные знаки, употреблявшиеся на строительном материале, которые открыты на постройках в Абобе (8), должны иметь в этом отношении первостепенное значение. Но независимо от алфавита, известного под именем кириллицы, есть еще глаголица, которая в лице академика Ягича и многих его последователей имеет защитника, как более древний алфавит, обязанный происхождением своим Кириллу. Не вступая здесь в специальные рассуждения по этому вопросу, мы ограничимся указанием, что легенда приурочивает изобретение славянского алфавита к пребыванию св. Кирилла в Херсонесе.
С пребыванием в том же Херсонесе соединяется, по Паннонской легенде, вся чрезвычайная научная филологическая подготовка Константина Философа. Здесь он изучил еврейский язык, самарянский, казарский, русский и готский и, кроме того, занимался переводом грамматики еврейского языка. Легко понять, что в кратковременное пребывание в Крыму, продолжавшееся несколько недель, невероятно было иметь такие чрезвычайные успехи в усвоении чужих языков. Но и этим не удовлетворился составитель сказания. В Херсонесе Константин занимался расследованием о мощах св. Климента и имел счастие отыскать их, имел беседу с казарским воеводой, обложившим город, и обратил его в христианскую веру, наконец, подвергся на пути из неизвестного города нападению со стороны угров, но по молитве не пострадал от этой дикой и разбойнической толпы. Вся эта часть житья слишком ясно выдает свой фиктивный характер и не может быть рассматриваема с точки зрения соответствия ее с реальностью: лишь в одном случае сделана ссылка на источник, на сказание об обретении мощей св. Климента. Эта сторона вопроса и подала основание для приложения критического приема к занимающему нас эпизоду. В 1892 г. открыто было письмо библиотекаря Анастасия, современника Кирилла и Мефодия, к Гавдерику, епископу Велитрскому, касающееся именно жизни и перенесения мощей Климента. По основательным соображениям исследователей, письмо составлено около 875 г. и имеет все данные беспристрастного и достоверного источника, легшего в основание позднее составленных: итальянской легенды и перенесения мощей Климента (Тranslatio). Этим письмом, в основе которого находятся сведения очевидца, утверждается повествование об обретении мощей Климента и, кроме того, выясняется, что Константин сам составил три
