очереди на жилье много лет, а до этого жили в обычном коммунальном бараке. У них были девочка Люся и сын Вася десяти лет.
Когда семья переехала в новое жилище, Наталья Николаевна — жена семьи Крючковых — первая обратила внимание на большое красное пятно на стене.
— Смотри! — сказал она мужу.
— Подумаешь, — ответил он, — строители бутылку вина пролили.
Но однажды утром через несколько дней Николая Николаевича нашли на кровати убитым. Он был мертв и чрезвычайно бледен. А пятно на стене стало еще ярче.
Многие утверждали, что он пил каждый день неизвестно что, и это свело его в могилу. Но чего не скажут злые языки про человека, который работает на большом химическом предприятии и имеет доступ к спирту.
Девочка Люся рассказывала, что видела, как ночью из красного пятна высунулась рука и долго думала, кого бы задушить. Потом напала на главу семьи.
Через некоторое время та же судьба постигла мать двух сирот. Сын Вася говорил соседям:
— Мама и папа часто пили по вечерам и шатались. Однажды ночью из красного пятна высунулась красная рука и стала трясти маму. Наутро она умерла. Я очень боюсь красного пятна.
Пятно, по утверждению соседей, с этого дня стало еще ярче.
Через некоторое время это пятно перекочевало в квартиру следственного работника Василенко, который проводил осмотр квартиры Крючковых. А еще через некоторое время он тоже трагически погиб в своей постели. После его гибели пятно исчезло. Соседи утверждали, что видели красную руку, вылетавшую из его окна.
Хотелось бы, чтобы представители науки и милиции занялись этими чрезвычайными происшествиями, которые буквально потрясли наш город.
Дети помещены в Кирекшанский детский дом»
— А что еще об этом говорят? — спросил Рахманин Катю Варич.
— Что это Пятно не оставляет в живых никого, кто его видел. Что оно выпивает всю кровь. Что там, где бывает Пятно, всегда видят Зеленого Человека.
— Какого еще Зеленого Человека?
— Такого, как тень. В общем, всякую чертовщину говорят.
— А где это ваше Никольское кладбище?
— Прямо против Большехима. Его собираются сносить.
— А где у вас городская милиция?
— От нас через два дома налево.
— Спасибо, — сказал Рахманин. — И последний вопрос: где здесь комиссионный магазин?
— Он чуть дальше милиции. Только там ничего нет. Одни старые самовары.
— Мне как раз самовары и нужны, — сказал Рахманин, уложил гранки в записную книжку, попрощался и вышел на узкую, сверкающую побеленными домами главную улицу.
Самовар волновал его только для проформы.
— Пойду в милицию, — решил он. — Может быть, там кто-нибудь есть из Московского университета.
В милиции не было ни души — как при коммунизме.
Тогда Рахманин зашел в комиссионку. Он долго осматривал самовар за самоваром, каждый раз приводя в ужас директрису магазина товарищ Мыльникову. Искомого самовара даже близко не было.
Рахманин начал копаться в документах: не проходил ли где серебряный самовар Фаберже из усадьбы Апраксиных. Дело было затяжное и неприятное. Он сидел и добросовестно изучал бумаги.
Его удивило одно обстоятельство. Несколько раз по ведомостям проходило старинное пианино фирмы «Блютнер». Почти каждый год его покупали и снова продавали через комиссионный магазин.
— Простите, как вас зовут? — спросил Рахманин.
— Светлана Ильинична, — ответила Мыльникова.
— Светлана Ильинична, а что это пианино дважды в год продают? Может, оно бракованное, со скрытым дефектом?
— Вот точно, — сказала Мыльникова, — со скрытым дефектом. В какой дом ни попадет, одни неприятности приносит.
— А где оно сейчас? Не в магазине случайно? Можно на него взглянуть?
— Славу богу, сгорело… вместе с Дворцом культуры.
— А какие же неприятности оно приносило?
— Да какие хочешь! Купил его председатель горсовета Дикой, через месяц у него сына за торговлю иконами посадили.
Рахманин только подивился связи между этими совершенно отличными событиями.
— А потом и его самого сняли, — продолжала Светлана Ильинична. — Купила его Перевертова из Потребкооперации, так на нее письмо пришло из Владимира, что она половину товаров на рынке налево продает. Посадили. Как вам это нравится?
— Мне это никак не нравится, — ответил Рахманин, — чтобы поддержать разговор, хотя в глубине души он явно одобрял действия пианино. Чем больше жуликов будет посажено, тем лучше. «Этому бы пианино, подумал он, впору погоны приделать и звание давать. Например, пианин-лейтенант».
Но, оказывается, пианино доставляло неприятности не только социально недостойным людям, но и честным.
— Начальник милиции его купил — Селезнев, — продолжала Мыльникова. — Так он в аварию попал. А уж такой был человек хороший.
— Не думаю, — возразил Рахманин. — Откуда у хорошего человека деньги на старинное пианино? У честного человека и оклад честный — небольшой.
— Да к тому времени это пианино копейки стоило! Его никто брать не хотел! Оно у нас в магазине в последний раз трижды уценялось. А наша сторожиха тетя Поля без пол-литра на ночь ни за что оставаться не хотела при этом пианино, пока мы его не продали.
— Это-то почему?
— Потому что на нем по ночам Белые Перчатки музыку играли.
— Какие Белые Перчатки? — удивился Рахманин. — Откуда они взялись?
— Поди узнай, — сказала Мыльникова. — То ли в окно прилетали, то ли внутрях прятались. Только играли старинную музыку, в основном траурную… Какую-то черную музыку.
— Странно, — произнес Рахманин.
— Конечно, странно, — согласилась Мыльникова. Ей безусловно нравилось, что милиционер- практикант отошел от самоварно-торговой темы на суеверно-бытовую.
— Уж после Селезнева-то это пианино вообще отказались покупать. Вот его по безналичному расчету и продали во Дворец культуры.
Рахманин подивился такому странному обстоятельству: продаже товаров по безналичному расчету через комиссионный магазин. Но вникать не стал, не за этим приехал. Если уж это социально- разоблачительное пианино не стало карать Мыльникову, зачем Рахманину вмешиваться в ее безналично- комиссионные дела.
Он поблагодарил директрису и пошел в милицию отмечать командировку.
В милиции уже гудел народ. Дежурный лейтенант Малинниченко отметил ему прибытие и спросил:
— Надолго?
— Не знаю. Как получится.
— Скажите, а есть тут у вас кто из Московского университета.
— Я из Московского университета.
— Как тебя зовут?
— Валерий.
— А меня Виктор. Слушай, что ты об этом думаешь? — Он протянул Малинниченко гранки и письмо в
