Тень Грозного вставала над боярами.
– Убирайтесь отсюда в Москву и готовьте все к нашему приезду. И знайте: многие годы вы свои беды нам будете заглаживать! Да не как-нибудь, а потом и кровью. За любую измену хуже отца моего буду карать. Вспомните, что с новгородскими боярами было сделано! И вас это ждет.
Как оплеванные, представители ведущих семей двинулись к Москве. Они ожидали другого приема. Они думали осчастливить самозванца, а увидели нового страшного настоящего государя.
Порядок в войске Дмитрия, снаряжение войска, удовольствие, с которым ему служили поляки, русские и казаки, расстроили бояр. Шла очень большая сила, что-то новое надвигалось на Русию.
Вдруг проявилась милость молодого государя: некоторые посланцы были возвращены и допущены к его царской особе персонально. Это были князь Трубецкой, князь Воротынский и думный дьяк Афанасий Власьев.
Воротынского вернули, может быть, из-за фамилии.
А князь Шереметьев сильно затаил.
Оставалось последнее.
В обычный городской дом, куда за день до этого на простой телеге привезли всю семью Бориса Годунова, явились зловещие гости: князья Голицын и Рубец-Мосальский с боярами Молчановым и Шерефединовым. С ними был отряд стрельцов в голубых кафтанах.
Мосальский с тремя конными боярами остался снаружи, остальные, в один мах соскочив с коней, вошли в дом.
Стрельцы быстро и по-деловому удавили царицу Марию Федоровну загнали царицу Ксению в дальнюю комнату и встали в стороне. А Молчанов и Шерефединов с начальником стрельцов занялись царевичем.
Шестнадцатилетний царевич отчаянно сопротивлялся. Он выхватил саблю и бросился на Молчанова.
Хорошо вооруженный, в кольчуге, опытный Молчанов, наверное, в эту минуту легко мог бы убить Федора ударом в шею, но он очень хотел попасть мечом в мужское место государя, поэтому просто увернулся.
Двое других убийц тоже набросились на юношу и кололи и рубили его изо всех сил, единственно стараясь не уродовать лицо.
Они несколько раз с силой швыряли юношу на пол, и Молчанов все норовил ударить его в половые органы, и каждый раз царь изворачивался.
Самый образованный в стране юноша был безжалостно и спокойно убиваем. А по стенам стояли и спокойно смотрели на это голубокафтанные, много чего видевшие стрельцы.
Наконец Молчанов ударил мечом туда, куда хотел. Царевич взвыл и стал корчиться с плачем и со стонами на полу. Молчанов и Шерефединов спокойно и удобно добили его.
– Все! – довольно сказал Михаил Молчанов. – Кончился корень Борисов!
Часть пятая
INPERATOR ВСЕЙ РУСИИ
Войска Дмитрия под истошный, ни на секунду не прекращавшийся звон колоколов в строгом порядке вступали в город.
Первыми двигались польские части. Это была последняя тысяча рыцарей – остаток большой армии, вышедшей год назад вместе с Дмитрием из Польши.
Перед ними несли яркие, горящие на солнце шелковые и бархатные хоругви, обрамленные серебром и золотом. На иных были пулевые и ядерные пробоины.
Тщательно вычищенные оружие и латы, порядок в частях сильно расстроили только что грабивших и все громивших москвичей. По каждой детали, по манере воинов было видно, что это профессиональные, наемные части. И что они быстро и жестоко выполнят любой приказ командира.
Проход польских частей сопровождался громкой походной музыкой: гремели барабаны, трубили трубы, звенели литавры.
Дальше двигались отборные части стрельцов в красных с золотом кафтанах. Они шли попарно, сопровождая служебные царские кареты, запряженные шестерней. Они же вели двести прекрасных одномастных царских лошадей.
За ними следовал живой, вращающийся, перетекающий из ряда в ряд пестрый отряд боярской молодежи.
Их было не менее трехсот. Все они были в нарядных ярких шитых золотом кафтанах. Все были радостно возбуждены и счастливы.
За ними шло духовенство в светлых ризах, с иконами, с хоругвями, с Евангелиями, с пением. Его шествие возглавлял Рязанский патриарх Игнатий – грек по происхождению. Он первый из высших святителей признал Дмитрия государем.
Замыкали шествие казацкие полки. Они пытались подражать полякам в строгости строя, в гордости посадки, в щеголеватости. Но все равно чувствовалось, что это не регулярные части, а сборное, хотя и профессиональное войско. И снова шли поляки.
Ладные и сильные, как обезьяны, ребята Скотницкого, а их к тому времени набралось до двух тысяч, без промедления занимали самые удобные для наблюдения места: стены, крыши, комнаты верхних этажей, выбрасывая оттуда всех и вся.
У них были классные легкие луки и пищали.
Дмитрий, окруженный военачальниками, в кафтане, сверкающем золотом, на высоком черном коне, был самой заметной фигурой, и тысячи лиц с напряжением вглядывались в него: Отрепьев – не Отрепьев? Самозванец – не самозванец? Поляк – русский? Солнце ясное или садист-пыточник?
Толпа располагалась по всему пространству города. Все деревья, балконы, крыши, арки были заполнены людьми.
Иногда какая-нибудь мощная ветка рушилась под тяжестью любопытных людей и, к радости других горожан, с треском летела вниз.
Случались в толпе и первейшие русские бояре, переодетые простым народом. При виде царевича они переглядывались и перешептывались. Какое-то недоумение проявлялось на их лицах. Не того ждали.
Процессия дошла до Лобного места. Здесь Дмитрий остановился, снял шапку, закрыл лицо руками и некоторое время постоял неподвижно. Людское море в эту секунду замерло – каждый человек стоял не дыша.
С Лобного места Дмитрий проследовал в Архангельский собор. И море снова ожило, зашевелилось, заговорило. Все лица, как подсолнухи, повернулись ему вслед.
Подъехав к соборному храму Архангелов, Дмитрий сошел коня и под мощное церковное пение в сопровождении свиты и охраны вошел внутрь. Молодой государь поцеловал святые иконы и поклонился гробам царей Ивана и Федора и громко произнес:
– Отец мой и брат мой! Много зла нам сделали враги мои! Много ран нанесли они стране моей! Но слава святому Богу, мы здесь перед вами, и трон московский снова принадлежит благословенной семье нашей. А теперь во дворец! Займемся делами!
– Может, сначала трапеза? – спросил Басманов. – Животы подводит.
– Совместим! – решил Дмитрий.
Когда Дмитрий проходил мимо надгробия Годунова, он приказал Скотницкому:
– Бориса из храма убрать!
И уже у самого входа, почти на ступенях, он остановился и обратился к Басманову и Яну Бучинскому:
– Странно и непонятно нам, какая механика была у Годунова в голове. Умный же был человек. Ведь уступи он нам, сдай трон, как мы ему писали, ведь и жив остался бы, и Думой бы править бы мог, и многие бы дела решал. И честь имел бы не хуже прежней. И пользы много принес бы. Так нет, почему-то стоял он против нас до смерти, пока мы об него и обо всю его семью ноги не вытерли.
– Слишком многих убил, – сказал на это Басманов. – Отвечать пришлось бы, никакой суд бы его не простил – ни людской, ни царский.
