- Ты?
- Слесарь.
- Га! - Микола вскинул к затылку руку с нагайкой: ременная плеть извивалась на плече, как змея. - Ну куды я тебя приставлю, мил человек?
- К пулемету, - негромко подсказал сзади Леонов.
- Во, слышал, чего комиссар гутарит? В пулеметчики, к железу. Осилишь?
- Дело знакомое.
- Черемошин, принимай себе на подмогу... Ну, а ты, рядом, ты кто?
- Шахтер, доброволец.
- В армии служил?
- Не довелось.
- Следующий!
- Я с почты.
- Стрелять обучен? В седле держишься?
- Простите, не довелось.
- Тьфу! - у Бангибузенко не только лицо, но и шея налилась кровью. Кого же это прислали к нему в боевой эскадрон! Гневом горели глаза под смоляным чубом, сейчас взорвется бранью, взмахнет нагайкой...
Леснов двинул вперед Стервеца, коленом прижал ногу Миколы:
- Давай я поговорю.
- Га? - не понял тот.
- Поговорю с людьми, а ты закури, передохни малость.
Башибузенко не сразу, но все же вник в смысл. Исчез бешеный блеск в глазах. Скрутил козью ножку. Подумавши, произнес:
- Негоже мне в сторонке дым пущать. Я командир, с каждым сам перемолвить должен.
И опять к прибывшим:
- Ты кто?
- Стрелочник.
- Чего еще?
- Стрелочник с железной дороги.
Леснов (откуда только узнал?) добавил свое слово:
- Этот товарищ участвовал в восстании у белых в тылу.
- Во второй взвод. Дальше.
- Шахтер, не служил.
- Следующий?
- Сцепщик, не служил.
Башибузенко хмыкнул и вдруг, сообразив что-то, повеселел, посветлел лицом:
- Ну, добре, - тоном, не обещавшим ничего хорошего, произнес он. - Слушай мою команду. Кто из казаков, из крестьян, кто на коне ездит, коня обихаживать может - пять шагов вперед!
На удивление Леснова из строя вышло довольно много - человек десять. Башибузенко без расспросов велел Калмыкову и Сичкарю взять их в свои взводы и продолжал:
- Кто служил в армии, хоть в царской, хоть в белой, хоть в нашей, - пять шагов вперед!
Вышли еще трое.
- Та-а-ак! - удовлетворенно протянул Башибузенко. - Кто пулеметом владеть может или кузнечному делу обучен?
Еще двое.
В строю осталось меньше половины людей, по виду рабочие, немолодые.
- А вы, - голос Миколы звучал все громче, все веселей. - Нале-во! В полковой обоз шагом марш!
И засмеялся, очень даже довольный собой. Когда отъехали в сторону, Леонов сказал ему:
- Людей-то зачем обижаешь? Они со всей душой шли, от белых страдали.
- А меня не обидели? Брюхолазов прислали, из которых песок сыпется.
- Добровольцы, народ надежный.
- Вот и пущай соображают в штабе, куда посылать таких надежных. В трофейную команду или в караульную роту. А мне казаки нужны. Плетюганов бы всыпал тому, кто не по назначению людей гоняет. А ты на меня взъелся...
- Обжились бы у нас, обучились.
- Га! Завтра с утра бой. И полягут они за милую душу в первой атаке без всякого обучения. И не верю я, Роман, что из этих подземных кротов-шахтеров на старости лет могут форменные кавалеристы получиться. Совсем другая закваска. Им камень долбить, нам по степям летать.
- Закваска у них как раз самая крепкая, революционная.
- Ну и лады, пущай в пехоте траншеи роют, им привычнее. И не переживай ты за них, комиссар.
- Говорю: обидно людям. Давай впредь так - будем вызывать по одному и беседовать с каждым, чтобы не перед всем строем.
- Можно и по одному.
- С твоего согласия, Микола, я двух шахтеров все же верну. Под свою ответственность.
- Знакомые, что ли? Сказал бы сразу.
- Члены партии.
- Ишь ты?! - прищурился Башибузенко. - С моего согласия, значит?
- Да, - ответил Роман, выдержав испытующий взгляд Миколы. - Потому что мы с тобой для одного дела стараемся.
5
Климента Ефремовича захватил общий азарт. Он всегда очень чутко воспринимал настроение людей, а уж сегодня тем более. Стосковался по физической работе, по привычной тяжести металла. Даже ночами чудился ему во сне ровный гул машин, словно бы наяву ощущал он неповторимый, волнующий запах нагревшейся смазки. Вывести на шахту весь поселок - это была его идея и местного большевика Алексеева.
Ворошилов прикинул так: шахта эта пострадала меньше других. Крепежный лес сохранился. Надо лишь расчистить завал у входа, отремонтировать вагонетки. Чахоточный очкастый Алексеев, такой худой и болезненный что и глядеть-то на него нельзя без душевной боли, был одним из тех людей, которые не щадят себя. Сразу поддержал Ворошилова.
Вместе с ним подготовил Климент Ефремович воззвание к населению от комитета большевиков и от бойцов Красной Армии, Даешь уголь, дорогие товарищи для усиления нашей республики, для быстрого освобождения всего Донбасса, для полной победы над лютым врагом! Все, кто может, - на шахту!
И пришли люди. К семи утра, как было предложено. Явились целыми семьями. Женщины, подростки, даже детишки. Ветхие старики и те выбрались из домов, приковыляли к шахте, одевшись словно на праздник.
Дело нашлось каждому. Ворошилов сперва расставлял вместе с Алексеевым людей по местам, но вскоре махнул рукой: сам управится - местный товарищ, а ему лучше повозиться с железом, с вагонетками возле кузни. Скинул бекешу, принялся «разоружать» поврежденную вагонетку, чтобы пустить снятые детали на ремонт остальных. Увлекся, ворочал за двоих. А тут еще слесари рядом подначивали: «Эй, Клим, чего молотком тюкаешь, зубилом руби!..» - «Да он забыл, каким концом надо!» Шутки шутками, но от напряженной физической работы он все же отвык: вот уже и руки ломит, и плечи отяжелели. А ведь раньше, бывало, по десять часов в цехе, почти без передышки...
Хоть и нарастала, усиливалась усталость, хорошее настроение не покидало его. Было чему радоваться.
