– Не жнаю, – прошамкал водитель. – Вшех побило, меня тоже побило.
– Сажаем девушек – и в город! – распорядился Матвей.
– Мне вше равно, – покорно согласился шофер. – Вше равно конец нам пришел!
– Не ной! Поживем еще!
Водитель находился в состоянии такой апатии, что Матвей решил сесть рядом с ним. Было уже темно, когда они добрались до холмов. Ехали медленно, и, пожалуй, только это спасло их. Шофер вдруг остановил машину и сказал равнодушно:
– Видишь танки немецкие?
Грузовик стоял на склоне холма, а метрах в ста ниже ползли по ровному полю черные тяжелые машины. Танкисты не заметили грузовик, подъехавший сзади. Немцы изредка стреляли, озаряя степь вспышками. И по танкам тоже стреляли, несколько снарядов разорвалось возле них.
Будь Матвей один, он не рискнул бы еще раз искушать судьбу. Рванул бы к морю, снял баллон и поминай как звали! Но девчонки! Ведь у машины всего шесть баллонов!
– Вправо! – скомандовал он шоферу. – Давай вправо и гони по степи!
– Вше равно бешполезно, – сказал шофер и погнал машину по ухабам с такой скоростью, что Матвея мотало в кабине, как на торпедном катере во время шторма. Их обстреливали, освещали ракетами, но шофер не остановился, пока грузовик не ворвался в город и не уперся в какие-то горящие развалины. К машине бросились красноармейцы. Горбушин вылез из кабины покачиваясь. Из кузова выпрыгивали девушки. И когда все были уже на земле, а Матвей помогал выйти шоферу, одна из девушек тихо ойкнула и упала, цепляясь за руки подруг. Ее оттащили за угол, все сыпанули в сторону от освещенного места.
На девушке разорвали гимнастерку, обнажили до пояса. У нее были узкие плечи и острые ключицы. Пуля вошла под лопатку и вышла пониже соска, оставив чуть заметное, почти не кровоточащее отверстие.
Умерла она сразу. Высокая девушка с треугольниками старшины на петлицах хотела нести ее с собой, но Матвей сказал: «Не нужно». Наскоро углубил лопатой воронку, завернул убитую в плащ-палатку и присыпал землей… Потом он шагал к бухте, пробирался среди развалин, а в руках не пропадало ощущение легкого и гибкого тела, и он почему-то жалел, что не разглядел и не запомнил ее лица. Им овладела тоска, незнакомое ему чувство, которое не испытывал при виде убитых мужчин. Перед глазами стояли хрупкие слабенькие ключицы и темная ранка на белой коже. Ей, наверно, всего-то лет девятнадцать…
Он повел девушек в порт. Чем ближе к бухте, тем больше людей встречалось им. Некоторые подразделения шли навстречу, к окраине, где гремел бой, но еще больше было мелких групп и одиночек, которые брели от окраин к порту. То в одном, то в другом месте рвались снаряды, но несмотря на это много красноармейцев спало на улицах и на пустырях.
У причалов не было ни одного судна. Матвей понял, что катера, сейнеры и боты не подходят сюда, боясь, что на них хлынет толпа. В дежурке насмерть замученный и охрипший капитан-лейтенант из штаба базы сказал, что штаб базы перебирается на Тамань, что организовать эвакуацию пехоты не удается, так как немцы на окраине и бухта уже под обстрелом. Плавсредства будут подходить к мысу севернее города и перевозить раненых на Чушку. Там, на мысу большое скопление людей и машин.
– Везде большое, – ответил Горбушин. – Вы-то сами как? Зимовать здесь останетесь?
– На рейде стоят два тральщика. Возим командный состав шлюпками, с той стороны, от маяка.
– Со мной одиннадцать девушек, – сказал Матвей. – И один раненый.
– Там и без вас много, – покачал головой капитан-лейтенант. – Попробуй, если сумеешь.
Матвей расспросил, куда подходят шлюпки, и повел свою команду. На пути к маяку им встретилось оцепление. Краснофлотцы с автоматами сдерживали натиск толпы, но, увидев старшего лейтенанта, расступились и пропустили тех, кто с ним.
За оцеплением народа было меньше, но когда появилась из темноты шлюпка, навстречу ей бросились в воду десятки людей. Краснофлотцы отталкивали их веслами.
– Полундра! – властно крикнул Горбушин. – Товарищи, выгребайте ко мне!
Шлюпка развернулась в сторону моря и, описав полукруг, приблизилась снова.
– Внимание! Старший здесь я! – скомандовал Матвей. – Всем вернуться на берег! Соблюдать порядок, или шлюпка уйдет обратно!
Это подействовало. Люди вылезли из воды, появилось даже какое-то подобие очереди.
Шестивесельный ял ткнулся носом возле Горбушина. Гребцы сидели, не убирая весел. Из темноты показалась другая шлюпка.
Двумя рейсами Матвей отправил несколько раненых полковников, шофера и всех медичек. Высокая девушка, прощаясь, хотела сказать что-то, но он подтолкнул ее:
– Скорей! Не задерживайте!
– Весла-а-а! – протяжно пропели в шлюпке. – На воду!
Матвей оттолкнул нос яла. А когда шлюпка скрылась, вызвал из оцепления мичмана и поставил его вместо себя наводить порядок.
По изрытой воронками улице шел быстро, срываясь на бег. Эти тральщики – последняя надежда, надо успеть. В свою пещеру ввалился запыхавшийся, мокрый от пота. Остановился, пораженный спокойствием и тишиной, от которых отвык за последние дни. В комнате было светло и уютно. Ярко горела керосиновая лампа. На кровати под белой простыней лежал Максимилиан Авдеевич и читал книгу.
– Немцы в городе! – с порога сказан Матвей.
– Знаю-с, – ответил Квасников. – Между прочим, я много слышал о благородстве моряков, но не думал, что это так глубоко…
– О чем вы! – перебил Горбушин.
