оставив пушку, кинулись к белым полушубкам, швыряя вверх шапки, схватил за рукав рослого автоматчика.
– Ты какой? Волховский?
– Не цапай! – оттолкнул тот Ермакова, пробежал дальше, а потом круто повернул назад. Рядом увидел Альфред потное лицо, сияющие глаза, услышал крик:
– Братишка, из Питера?!
Вокруг них быстро сбивалась толпа. Альфреда тискали за плечи, подбрасывали в воздух, кто-то обменялся с ним шапкой. А он улыбался смущенно и радостно, не находя слов, пожимал руки, тянувшиеся к нему со всех сторон.
Потом раздалась команда, бойцы устремились дальше, и Альфред побежал вместе с ними. В наступающей цепи полушубки волховцев перемешались с истрепанными шинелями и ватниками ленинградцев.
На следующий день, разыскивая штаб бригады, Ермаков снова оказался на окраине поселка возле дерево-земляного забора и не сразу уразумел, что там происходит. За деревьями, по обе стороны поляны, стояли группы из штабных командиров, политотдельцев, интендантов и шоферов. Все принаряженные, выбритые, затянутые ремнями.
Какой-то мужчина крикнул из кузова грузовика:
– Начинаем!
Люди, размахивая оружием, устремились навстречу друг другу, встретились посреди поляны, обнимаясь и целуясь. Но улыбки на лицах были не столько радостные, сколько сконфуженные. Стрекотал киноаппарат, щелкали затворами фотокорреспонденты.
Тот же мужчина скомандовал:
– Стоп! Повтори еще раз. Больше веселья, товарищи! Больше неподдельного ликования! Это же великий момент! Займите исходное положение!
Ермаков увидел, что с поляны убраны все трупы, осталось лишь два мертвых немца. Даже тело младшего лейтенанта оттащили из пролома в сторону. Только вчерашний автоматчик так и стоял на четвереньках, приткнувшись к забору головой и плечом. Он не попадал в объектив, и его не тронули. Альфред подумал, что автоматчик теперь закоченел, его так и зароют скорченного. Будут лежать рядом, в одной могиле, и он, и младший лейтенант в дырявых валенках. А зрители увидят «хронику», которую можно снять где угодно: хоть тут, хоть на Урале, хоть в Забайкалье.
Очень обидно стало Альфреду за этих ребят, которые умерли, даже не зная, что они первыми разорвали кольцо. Он подошел к грузовику и сказал громко:
– Кому нужна такая профанация? Как вам не стыдно!
Режиссер удивленно посмотрел на него и показал рукой: не мешайте. Режиссер просто не понял, о чем говорит этот неуклюжий человек в грязной мятой шинели. Недоставало еще, чтобы он попал в объектив. Один вид его способен испортить такие отличные броские кадры.
Почти три месяца, начиная с окружения гитлеровцев под Сталинградом, войска генерала Ватутина вели непрерывное наступление. Позади сотни больших и малых боев, бесконечные километры трудных зимних дорог. Фронт Ватутина преодолел за этот срок расстояние большее, чем соседи, глубоко врезался в расположение вражеских армий. Казалось, войска давно уже выдохлись, полностью выдохлись, окончательно выдохлись. Да что там казалось – цифры говорили сами за себя. В батальонах, имевших до наступления по пятьсот человек, осталось по тридцать-сорок активных бойцов. В танковых бригадах – по пять-шесть боевых машин. Общая численность сократилась раз в десять, численность, но не боеспособность – Ватутин никогда не смешивал эти понятия. Война не только арифметика. Большое значение имеет воинское мастерство, наступательный порыв людей, умение использовать подавленность, растерянность, дезорганизованность противника. Очень важен моральный подъем, настроенность войск на победу – так считал он, командующий фронтом, которого не случайно, видимо, в Генштабе называли генералом-романтиком.
Нашлись, конечно, осторожные советчики, подсказывали: не слишком ли выдвинулись вперед, не слишком ли большую ответственность на себя берем, не пора ли остановиться самим, пока все благополучно? Ругать за это не будут… Но где тот предел, на котором остановить войска? Перед Харьковом? Однако и Харьков уже далеко позади, и другие рубежи тоже, а войска Ватутина все идут и идут, гонят противника, путают планы гитлеровцев, не позволяют им создать сплошную линию обороны. И для чего он будет останавливать своих людей? Чтобы потом, через некоторое время, нести во много раз больше потерь при прорыве укрепленной полосы?!
Его теперешнее продвижение, стремительное и безостановочное, уже много раз с лихвой оправдало себя. И не только отвоеванием территории. Немцы несли большой урон пленными, бросали раненых, застрявшую и подбитую технику. А Ватутин ничего не терял, кроме убитых, которых, кстати, было немного. Полки таяли в основном за счет раненых, больных и отставших. Но больные вылечатся, отставшие рано или поздно догонят свои полки, застрявшую, поломавшуюся технику вытащит, отремонтируют. В этом – одно из преимуществ быстрого наступления.
Николай Федорович хорошо понимал, как осложняется с каждым днем положение его войск, какая угроза над ними сгущается. Они оторвались от баз снабжения. Воздушной поддержки практически нет: фашисты, отступая, разрушили все аэродромы, нашим авиаторам слишком далеко было летать. А у врага – развитая сеть дорог для маневра силами и средствами, целая система аэродромов. Гитлеровцы подтягивали подкрепления. Они уже примерно втрое превосходили по численности войска Ватутина, а по танкам – еще больше. Но решительность Ватутина сбивала их с толку. Да и вообще нелегко преодолеть инерцию отступления, переломить ход событий.
То, что делал, чего добивался сейчас Николай Федорович, отнюдь не было огульным движением вперед по методу Гудериана: «до последней капли бензина» или «до последнего танка». Формула, конечно, мобилизующая, но явно с авантюрным душком. Нет, Ватутин использовал реальные возможности для наступления, у него была ясная цель, было четкое понимание роли его войск в масштабе всего советско- германского фронта. Перед немцами – угроза потерять Донбасс. Больше того, при дальнейшем продвижении Ватутин мог замкнуть кольцо окружения вокруг большой вражеской группировки восточнее Ростова. Все это заставляло врага нервничать, искать контрмеры. И получалось так, что сравнительно небольшие силы Ватутина приковали к себе основное внимание гитлеровского командования, сюда стягивались резервы, снимаемые с других участков. А на всем остальном фронте и в нашем тылу между тем советские войска готовились к новым боям, обучались молодые солдаты, выпускалась техника. Каждый выигранный день – в нашу пользу. Ставка и Генштаб не препятствовали Ватутину, не осаживали его: значит, и с их точки зрения
