он, морская одежда самая подходящая. Славка договорился с портным, который работал на офицеров, и тот подогнал ему по фигуре шинель, фланелевую рубаху и брюки, взяв за это немецкую зажигалку и две пачки махорки.
Тяготило Славку только одно: сидел, как монах в келье. Просто обидно. Сколько в городе девчат, сколько женщин, которые тоскуют от одиночества. А здесь молодые ребята томятся без всякой пользы.
Впервые уволили его в город, когда приехал Порошин. Генерал сам позвонил начальнику курсов, попросил отпустить Булгакова. А поскольку Москвы он не знал я мог попасть в комендатуру, дежурный офицер распорядился доставить его на грузовике и предупредил, что утром грузовик снова заедет за ним.
В квартире, не сняв шинели, Славка представился генералу по всей форме: краснофлотец Булгаков прибыл в ваше распоряжение!
Прохор Севастьянович хлопнул Славку по плечу, сказал ласково:
– Раздевайся. Игорь говорил про тебя. Братишка, мол, подрастает. Ничего себе, братишка, меня обогнал…
– Правда, – кивнула Настя, не сводя с него глаз. – Просто удивительно, какой ты длинный. Игорь тоже худенький был до десятого класса. Но коренастый. А лицо… – Она умолкла, взяла его шинель, пояс с медной бляхой, потрогала пальцами полосатый воротник. – Славка-то, Славка-то наш… – И, всхлипнув, выбежала в прихожую.
Всем сделалось как-то неловко. Славка полез за махоркой. А Порошин прикрыл дверь и сказал:
– Не рано ли куришь, служивый?!
– Нет, – серьезно ответил Славка. – Не рано.
– Тогда «Казбек» вон возьми! Есть у меня думка в Одуев съездить. Вот ты и расскажи, как лучше туда добраться, где остановиться и где разыскать лесничего Брагина.
В управлении кадров генерал-майора Порошина вызвали только 15 марта.
– Ну, отдохнули? – встретил его улыбкой генерал-полковник. – Можно за дело?
– Вполне.
– Тогда поздравляю. Поедете на корпус к Рокоссовскому. Он ждет вас. Довольны?
– Разумеется. Спасибо.
– Вопросы, просьбы будут? – спросил начальник.
– Да. Можно ли взять с собой несколько человек, с которыми воюю с сорок первого? Не больше десяти.
– Мы не одобряем таких перебросок, – поморщился генерал-полковник. – Слишком много хвостов. Люди везде одинаковые. Простые советские люди.
– Мне нужно десять человек, – повторил Порошин. – Восемь офицеров и двое сержантов.
– Согласен. Оформляйте. Еще что?
– Прошу разрешения задержаться на трое суток. Нужно заехать в Тульскую область, узнать о судьбе полковника Ермакова. Вы, вероятно, помните его…
– Ермаков? – сдвинул брови начальник. – Артиллерист Ермаков? На дивизию его бросили! Помню… Можете ехать, это проще. – Помолчал и добавил неофициально: – У Рокоссовского пока тихо, пока никакой горячки. Но кадры мы туда переводим. Не вас одного…
– Да, там опасный выступ в Белоруссии. Опасный и выгодный.
– Вот именно, – засмеялся начальник, прощаясь с Порошиным. И, когда тот был уже у двери, сказал вслед: – Послушай, Прохор Севастьянович, вы же с Ватутиным еще в Генштабе служили… Умер ведь он.
Порошин повернулся к столу.
– Николай Федорович?!
– Что ж поделаешь, – развел руками начальник. – Не выдержал операции. Мне ночью прямо домой позвонили. Да вот газету возьми, посмотри.
Порошин чуть не столкнулся в дверях с каким-то генералом, входившим в приемную, прошел мимо дежурного, не ответив на приветствие: перед глазами прыгали черные буквы, с трудом укладываясь в длинные строчки.
«Совет Народных Комиссаров СССР, Народный Комиссариат Обороны СССР и Центральный Комитет ВКП (б) с глубоким прискорбием извещают… верный сын большевистской партии и один из лучших руководителей Красной Армии… В лице товарища Ватутина государство потеряло одного из талантливейших молодых полководцев, выдвинувшихся в ходе Отечественной войны…»
Прохор Севастьянович силился вспомнить, о чем они говорили последний раз.
Ну да, это было в штабе армии, перед самым отъездом, когда садились в машины. Ватутин рассказывал о командире полка, который, потеряв свою артиллерию, собрал двенадцать немецких пушек и сформировал дивизион. Так и наступал с этим дивизионом, благо трофейных снарядов с избытком. Потом он сказал, что в Киеве ждут хорошие новости. А в это время бандеровцы уже сидели в засаде…
Не стало старшего умного друга, и не с кем теперь будет посоветоваться в случае острой необходимости, открыть надежды и сомнения. Николаю Федоровичу можно было выкладывать все: получишь дельный совет и не раскаешься в откровенности. Вот почему искали люди возможность служить с ним, зная его исключительную порядочность…
Через день после того как Прохор Севастьянович уехал из столицы, над шумной, по-весеннему помолодевшей Москвой раскатились двадцать четыре артиллерийских залпа. «Вы не знаете, какой город
