Теперь Игорь принадлежал не только себе. О чем бы он ни думал, невольно и подсознательно в мыслях его всегда присутствовала Ольга, была незримой соучастницей всех его дел.
Неприятно было то, что мать в последние дни сухо и сдержанно обращалась с ним, будто он оскорбил ее чем-то. Отец, хоть и хмурился чаще обычного, говорил с Игорем спокойно.
С дальнего конца оврага донеслись приглушенные крики, удары палок по деревьям. Это пошли загонщики, выгоняя волков из логова вверх по оврагу, оцепленному с обеих сторон красными флажками. Игорь вскинул ружье. Гладкое ложе холодило правую щеку.
Загонщики приближались, крики становились отчетливей. Прислушиваясь к шорохам, Игорь напряженно всматривался в кусты. Глаза застилало туманом, но он боялся пошевелиться, поднять руку, чтобы вытереть их.
Выстрел, гулко раскатившийся слева, заставил Игоря вздрогнуть. «Туда пошли!» Он повернулся в ту сторону и вдруг увидел волка. Вытянув длинное серое туловище, волк медленно крался, почти полз шагах в двадцати от него, совсем не там, где ждал Игорь. Прижав острые уши, оскалив красную пасть, он спружинился перед поваленным деревом, собираясь прыгнуть.
Серый ком легко взлетел в воздух, и в эту секунду Игорь нажал курок. Волк ткнулся головой в снег, вскочил, стремительно метнулся в сторону. Игорь, уже не видя его, ударил вторым зарядом, побежал, увязая в сугробах.
В лесу бухали выстрелы, и совсем близко, и в отдалении.
Возле поваленного дерева Игорь увидел на примятом снегу ярко-красные, глубоко запавшие пятна.
– Ну, где он? Упустил? – выскочил из кустов дядя Иван, потный, с засунутыми за пояс рукавицами. – Эх, упустил, парень! Матерый на тебя шел!
Игорь молча указал на кровавый след.
– Иван, тут он! – крикнул Григорий Дмитриевич.
– Ну-у-у! Я думал – Игорь стрелял!
– Я подранка добил!
Волк лежал на боку, вытянув лапы. От красного, мокрого языка, вывалившегося на снег, шел еще легкий парок.
– Хорош зверюга! – удовлетворенно говорил Григорий Дмитриевич, наклонившись над ним. – Достань-ка кисет, Иван. Замучился без курева, пока стоял… Но ты смотри, до чего же живуч, черт. Игорь ему в шею две картечины всадил, а о» галопом на меня выскочил.
– Волчица ушла, – свертывая папиросу, рассказывал дядя Иван. – Как услышала выстрелы, назад повернула. Возле оклада проскочила. Опытная, видать, стерва. Дед Сидор ее в упор видел. И трех переярков с собой увела.
Игорь, опершись на ружье, рассматривал волка. Вблизи он не казался серым, густая шерсть его имела красноватый, ржавый оттенок. Вдоль спины по хребту тянулась ремнем черная полоса. Лобастый, широкогрудый, с подтянутым животом и сильными ногами, он и сейчас, мертвый, был по-своему красив. Его полуприкрытые, остекленевшие глаза с укором глядели на Игоря, будто спрашивали; «Зачем ты убил меня? Что я тебе сделал?»
Игорь отвернулся. Стало жаль этого ловкого, быстрого зверя, без движения валявшегося теперь на снегу.
– Ты что молчишь, парень? – обратился к нему дядя Иван.
– Так… Ноги замерзли.
– А мы вот выпьем сейчас для сугреву.
Подошли остальные охотники и загонщики, притащили еще трех добытых волков: двух молодых и одного покрупней – переярка. Брагин приказал всем разрядить ружья.
Уселись тут же, кто на пенек, кто прямо на снег, достали четыре бутылки водки. Дядя Иван охотничьим ножом резал сало.
– После честного труда выпить рюмку нет вреда, – гудел Брагин, казавшийся огромным в белом халате поверх полушубка.
Григорий Дмитриевич, опрокинув в рот стопку, провел ладонью по губам, крякнул.
– Люблю жизнь охотничью… Как на фронте, бывало…
– Тут еще почище, чем на фронте, – прожевывая хлеб, торопливо заговорил дед Сидор. – Я на ерманской войне такого страха, как сегодня, не натерпелся. Эта волчица на меня ажник с рыком кинулась. Ей-богу, – перекрестился он. – Я оступился и в снег. А переярки через меня. Герасим сбрехать не даст, он видел. Один зубами – хрясть! Думаю все – отходил Сидор по этому свету. А он, стервец, промазал, по армяку клыком полоснул. Гля, дырка какая, – показывал Крючок порванную полу. – Чего я теперь Федьке скажу? Он с меня душу вынет или волчиную шкуру потребует.
– Эй, дед, дед, ты к шкуре не подбирайся, – смеялся Брагин. – Шкуры сдадим и деньги поровну. А армяк твой еще раньше дырявый был.
– Промежду прочим, ты в этом деле первый виновник, – наступал на лесничего Крючок, щуря замаслившиеся от водки глаза. – Кто это приказал из берданы патроны вынуть? Ты приказал! Эти волки только по дурости меня не затерзали. Я перед ними как малый ребятенок лежал, борода в снегу и копыта врозь. А советская власть что говорит? Нынче каждую кадру беречь надо.
– Значит, я против власти пошел? – приседал от смеха Брагин.
– А ты как думал! – хорохорился Крючок, воинственно выставив жиденькую бороденку. Не понять было, шутит или говорит серьезно. – Ты хоть и партейный, а правительственных решеньев не знаешь.
– Я, дед, охотничий закон знаю: загонщик оружия не имеет. Всадил бы ты в охотника порцию дроби –
