Алексеевна даже форточку редко закрывала... Летят годы. В темных сенях на ощупь разыскал железную ручку, приоткрыл дверь:
- Хозяева есть кто?
- Входите, - женский голос дрогнул, прервался. Учительница шагнула навстречу:
- Мишенька! Ты ли это?
- Я, Анна Алексеевна.
- Миша... - на мгновение прильнула она головой к его плечу. - Здравствуй, примерный мой ученик. Садись вот сюда, к окошку, к свету, чтобы лучше видеть тебя.
Разглядывала долго, внимательно, улыбаясь и смахивая набегавшие слезы.
- Очень изменился? - спросил Калинин.
- Нет, нет, все такой же!
- Как в первом классе?
- Ну, не как в первом... Как в выпускном! - засмеялась она.
- Сколько с той поры воды утекло!
- Много, Мишенька, много! По всей округе - везде теперь бывшие мои босоногие. И помню их всех. Почти всех, - уточнила она. - Иногда прихворну осенью: холод, распутица, одиночество. Тоска подступает - зачем жизнь прошла? А как подумаю о вас, о детишках своих... Ой, да что же это я тебя баснями-то кормлю!
Накрыла стол старенькой чистой скатертью, ветхой на сгибах. Задумалась на секунду, шевеля губами. Лицо, как прежде, красивое, гордое, только морщин стало много, да белые пряди светятся в густых, гладко причесанных волосах. Кивнула Михаилу, вышла в сени. Калинин оглядел маленькую комнату. Кровать, полка с книгами, ученические тетради на этажерке. Потрескавшийся глобус...
- Вот, Миша, - смущенно улыбнулась Анна Алексеевна, стирая пыль с большой черной бутылки. - Сливянка у меня, давно берегу для особого случая.
- Спасибо, только ведь я капли в рот не беру.
- Да уж причина-то больно веская: за новое назначение твое, за государственные успехи. По одной рюмке можно.
- Куда денешься, если учительница велит, - развел руками Калинин.
- Не сваливай, не сваливай, сам виноват. А к нам-то случайно или по делу?
- Да как сказать... Не укоренился я еще в новом звании. Сам порой удивляюсь. Вот и захотелось к своим, в деревню. Посмотреть: наши-то мужики одобряют или сомневаются во мне?
- Люди довольны. Знают ведь тебя, Миша.
- Странно даже. Встретили, будто ничего из ряда вон выходящего не произошло.
- Всей жизнью своей ты подготовлен к такой работе. Поэтому люди, знающие тебя, воспринимают твое назначение как должное.
- Спасибо, - негромко произнес он.
- Миша, я хочу спросить тебя. Говорят по деревням, что Советская власть рабочими создана и для рабочих служит. А крестьяне для новой власти вроде бы пасынки или даже крепостные, чтобы хлебом кормить. Ко мне люди обращаются: кто, дескать, для коммунистов важнее?
- Как раз вчера наши мужики в Верхней Троице об этом со мной толковали.
- И до чего же вы дотолковались? У Калинина весело блеснули глаза.
- Какая нога человеку дороже, Анна Алексеевна? Правая или левая?
- Обе одинаково дороги, о чем тут говорить.
- Вот так и крестьяне с рабочими для Советской власти.
- Хорошо, Миша. Теперь я знаю, что отвечать.
- Главное просто - каждый поймет.
- А простое - это и есть самое трудное, самое крепкое и самое вечное, - заключила Анна Алексеевна.
5
В короткие ночи некогда спать соловьям. От вечерней до утренней зари без устали пели соловушки на краю затихшего леса, по берегам Медведицы, в густой непролетной чащобе, спасавшей от любопытного глаза, от крупных птиц-хищников.
Выманили соловьи Михаила Ивановича из дома задолго до рассвета. Взял он палочку и пошел не спеша знакомыми тропками по туманному лугу, по темному таинственному лесу. Прислонившись к березе, слушал сонный лепет молодой листвы. Ухо улавливало тихий, но непрестанный шорох - это сквозь прошлогоднюю сухую листву пробивались повсюду острые травинки.
Возле ног, сердито пофыркивая, пробежал ежик. Высоко на соседнем дереве забормотала спросонок птица - наверно, сорока. А соловьи перед рассветом возликовали с новой силой, будто хотели перещеголять друг друга. Особенно старался один в кустах над ручьем. С короткого зачина сразу рассыпался хрустальным горошком с нежными переливами, с едва приметными переходами, а кончал трель перезвоном маленького серебряного колокольчика.
Михаил Иванович поднялся на холм. Чуть-чуть ,,, посветлело, незаметно исчез, истаял туман над рекой.
К соловьям присоединилась варакушка, завела звонкую замысловатую песню на разные голоса, подражая то скворцу, то малиновке. Четкой, веселой руладой ответил ей с вырубки зяблик. В глухом овраге подала голос зорянка.
Темные сосны на гребне холма вдруг посветлели все в одно мгновение, обрели краски. Кроны стали розовато-зелеными, сквозь хвою зажелтели стволы. Лучи солнца ослепительным потоком хлынули из-за горизонта, и сразу широко открылась взору родная земля: просторная, многоцветная, радостная, знакомая до каждого бугорка.
Сколько страданий и бед видели эти милые сердцу края! Сколько преждевременных могил оставалось здесь каждый раз после отражения вражеских нашествий! Сколько было пожаров, руин! Смертоносными волнами прокатывались голодовки и эпидемии, сметая целые деревни. Надев солдатскую форму, уходили отсюда на дальние рубежи государства хлеборобы-крестьяне, которые ласкали и лелеяли эту землю и которых одаряла она своими плодами. Уходили большие тысячи, а возвращались немногие. Вместо погибших поднималась и крепла новая поросль, вскормленная неизбывными соками благословенной земли.
Много мужиков унесла мировая война, много их гибло сейчас на войне гражданской, а жизнь шла дальше своим чередом, обновляясь вновь и вновь с неотвратимой последовательностью, спокойно, без злобы восполняя урон, залечивая раны, но не забывая о них, извлекая уроки из прошлого. И тем, кто не ощущал себя частицей этой непрерывной цепочки свершений, частицей природы, кто не имел глубоких корней, не воспринимал горе и радость своей деревни, своего города, своей страны как личное горе и личную радость, кто не был слугой и хозяином этой земли, тому трудно было обрести ясную цель, тому негде было черпать уверенность, силу и доброту, необходимые в борьбе за лучшее будущее.
Взволнованный своими мыслями, Михаил Иванович долго еще ходил по лесу и полям. Возвращаясь домой, неподалеку от деревни, прилег отдохнуть на прогретой солнцем опушке и незаметно задремал под ровное, убаюкивающее гудение шмелей.
Проснулся от какой-то неожиданной, неосознанной радости. Сердце забилось сильнее. Услышав шорох, открыл глаза и прямо над собой увидел глубокую удивительную синеву и только потом - улыбающееся юное лицо, а затем небо, такое же глубокое и синее, как очи склонившейся над ним девушки. От нее пахло хлебом, цветами и свежестью.
Он боялся шевельнуться: вдруг это лишь продолжение сна и чудо исчезнет! Но девушка произнесла негромко, почти шепотом:
- Марь Василька тревожится, я и пошла... Да рази вас сразу найдешь?! - От быстрой ходьбы или от волнения она дышала часто, прерывисто, на шее пульсировала голубая жилка. - Марь Васильна молока послала. И хлеба. А может, воды вам? Я мигом!
