– Пущай! – заорал Хомяков, и Афонька сорвал с головы кречета бархатный клобучок. Мурат обрадовался свету и пошел вверх. Зазвенел серебряный колокольчик на лапке. Звон тоже ушел вверх.
…Авдей Петраго-Соловаго с шумом выплюнул из камышинки воду.
– Тихо! – булькнул на него Мымрин.
Оба скрывались под речной гладью, выставив наружу камышинки для дыхания, на запорожский манер. Было мелко, и приходилось стоять на карачках. Стояли уже не час и не два. Сверху нагребли речной травы, чтобы не видно было. Мелкие рыбки тыкались носами в соколиные тела. Время от времени Мымрин высовывал из воды голову и с помощью долгой шеи озирал окрестности. Обзор был хороший. Авдей тоже высовывался и часто дышал полной грудью. Ивана Щура нигде не было видно.
Прискакали конные стрельцы из царской охраны – досматривали, нет ли причины, что бы помешала государевой потехе. Подьячие затаились. Государь не любил, чтобы на охоте были посторонние. Тем более такие опальные, как соколы. Василий с Авдеем уже всякую веру в проклятого старца потеряли.
Авдею очень хотелось придавить Васькино щучье тело к песку и подержать сколько надо…
– Тихо! – сказал Мымрин.
– Не могу, – пробулькал Авдей. – Меня пиявица сосет. Живой волос внутрь лезет! Ерши колются!!
– Утони! – приказал Мымрин себе и товарищу. Утонули…
…Все-таки кречет Мурат был куда как замечательной птицей: мог охотиться сразу в трех стихиях – на земле, на воде и, само собой, в воздухе. Зорким своим глазом он посмотрел на землю и ничего не обнаружил. Дело в том, что герои наши, устраиваясь в подводную засаду, по своему обыкновению бранились и дрались, так что распугали всю дичь на семь верст вокруг. А вот на поверхности речушки замечалось что-то…
…Мурат развернулся, прицелился и пал вниз. Мурат был сильной птицей. Щуку он вынул бы из реки запросто. Но Авдей Петраго-Соловаго был маленько потяжелей… Когда когти впились ему в спину, он не выдержал, выпростал из-под воды руку и прихлопнул птицу, ровно малого комарика, сгреб в горсть и утащил к себе под воду – поглядеть, кто таков.
Мымрин шум слышал, но узнать причину боялся.
Царь и сокольники видели, как Мурат канул в приречные кусты. Стали гадать – кого принесет.
– Бобра, не меньше! – утверждал Афонька.
Какой бобра! И сам крыльев не унес. Царь забеспокоился, велел искать, обещал перепороть сокольников – подсунули-де больную птицу…
Искали. Все кусты обшарили. Засучивали порты, бродили по речке. Тем часом ветерок стал натягивать тучи. Алексей Михайлович Романов гневался. Мымрин и Авдей сидели как можно ниже воды. Благо искатели подняли муть. Авдей изо всех сил сжимал зашибленного и утопленного Мурата и дрожал. По реке бежала мелкая рябь от дрожи.
– Водяник поманил, – уверенно объяснил кто-то из сокольников. Искатели чурались водяника, высоко вытаскивали ноги из речки. Проклятой птицы не было. В небесах стало погрохатывать. Царь велел Петру Хомякову налаживаться в Сибирь. Потемнело.
– Кажись, нашарил! – объявил Афонька. Авдей почувствовал, что нашарили именно его. Щекотки он боялся, поэтому выпустил изо рта тростинку и показал голову. Голова была в водорослях. Грянул гром.
– Водяник! Богородица-троеручица! – испугался Афонька и покинул речку. За ним полезли на берег и другие. Сокольники стали творить молитвы, мести полами кафтанов – отгоняли нечистую силу. Засверкали молнии – сперва далеко, потом ближе.
Кто предлагал привести козла – водяник-де бежит козлиного духа. Его самого обзывали козлом. Алексей Михайлович в карете лютовал. Подняли пыль. Афонька ругал водяника, но в воду не лез.
– Я те покажу, окунево рыло! – строжился он.
Мымрин обеспамятел.
– Надо сеть, – учил один сокольник.
– Не, разрыв-траву ему в очи бросить!
– Воскрёсну прочитать!
Шарахнуло в небесах, и оттуда поплыл огненный шар. Все замерли. Сокольники задрали головы вверх. Подводные сидельцы поняли по тишине, что все кончено, и встали, все в тине и траве. На них никто не обращал внимания. Шар плавал над полем.
Алексей Михайлович молился из всех сил и обещал построить до десяти новых церквей, обновить все оклады на иконах и искоренить беспоповскую ересь, если Господь пронесет мимо страшный шар.
Мымрин и Авдей приблизились к берегу. Шара они не видели.
– Не погуби, государь! – заревел Авдей, и в тот же миг шар с грохотом и блеском рассыпался. Все увидели у берега двух ужасных водяников, кои корчились и приплясывали.
Царские кони испугались и понесли карету. Сокольники поняли это как сигнал к отступлению. Они побежали за каретой, потому что их кони тоже всполошились и разбежались по всему полю.
Только Афонька Кельин сумел вскочить на чьего-то коня. Он хорошо помнил, как писано было в наставлении царском: «Если станешь непослушлив, тебе не токмо связану быть путы железными, но и безо всякой пощады быть сослану на Лену». На Лену из-за какой-то паршивой птицы Афоньке не хотелось, он выбрал другую реку – вольный тихий Дон, и погнал коня вскачь.
Хлынул дождь. Подьячие стояли и мерзли. Они не верили в спасение. Авдей все еще держал птицу. Серебряный колокольчик на лапке Мурата жалостно звенел.
– Господи владыко! – причитал государь в карете, уносимой в Коломенское. – Опять беси? Паки и паки беси! Отведи их, Господи, сокруши аггелы! Грешен, Господи! Более не буду тешиться охотой! Беси! Горе! Асмодей и Сатанаил! Плетить сокольников! Крепко плетить! А еще лучше – батогами!!!
Глава 9
Грозу быстро пригнало, быстро и пронесло. Появилось светило. Из него шли теплые лучи. Тела соколов согрелись и перестали трястись. Стало далеко видно во все стороны: и луга, и кусты, и лесочек. Зажили птицы. На душе тоже отошло. Подьячие ласково и виновато улыбались друг другу. Они вытащили спрятанную одежду и стали развешивать – сушить. От одежды шел пар.
Васька вскинул руки с портами и похолодел: из куста на него высунулось дуло пищали. Оттуда пахло порохом.
– Ты чего? – спросил Мымрин.
– Ась? – отозвался Авдей не к делу.
В кустах зашипело. Послышались слова «Пся крев», «Курвамаць» и другие полонизмы вперемешку с русскими загибами. Васька завертелся и стал трясти портами, чтобы врагу было трудно целиться. Авдей глядел и думал, что Мымрин просто хочет согреться. Васька решился и бросил порты на дуло. Щелкнуло, да не выстрелило. Васька без страха потянул за ствол и вытянул из куста мокрого и носатого лиходея. Авдей смикитил, что к чему, подскочил и повязал мокрого его же кушаком.
– Хлопы, – заругался мокрый. – Лайдаки, быдло… – Кто таков? – спросил Васька.
Мокрый надулся и зашипел.
– Пытать будем, – пообещал голый Васька. Авдей согласно кивнул – тоже голый.
– Лотры, – снова заругался пленный. – Негодзивцы!
– Пытай, Авдей! – велел Мымрин.
Пытать приходилось в трудных условиях, голыми руками. Васька пошел срезать хворостину, да Авдей придумал лучше: он страшно ухватил мокрого за гордый нос и принялся неустанно бегать по полю. Очень скоро мокрый замучился и стал на бегу гундеть, что он – пан Дмоховский, человек самого гетмана Сапеги, послан с особым заданием. Авдей отпустил ему нос. Пан изящно встряхнулся.
– То не можно, – сказал он. – То не жечно.
Васька понял, что пан-то дурак. Они стали бить его словесами: Васька с увлечением рассказывал про ката Ефимку, поминал позорное бегство ляхов из Кремля, предсказывал скорое и неизбежное расчленение Речи Посполитой с ее дурацкими порядками. Авдей спел обидную частушку, в которой паны рифмовались со штанами.
Пану стало туго.
