Том 4. Из деревенского дневника

что на следующий год придется снять и вторую душу, остаться совсем без земли, пойти по миру, будучи хозяином общественных лесов, угодий, общественных сумм, живя в благодатной, плодородной местности. Кто же спасет, поможет мне в такой беде, в которой не помогают теперешние деревенские порядки, не помогают потому, что не понимают, чтобы такого рода частное несчастие могло быть достойно общественного внимания? Меня может спасти родство, родственные связи, личные мои отношения к частным людям, но общественного внимания мне не дождаться. Эти порядки отдают взятую у меня землю другому лицу, которого еще не постигло несчастие, заставившее опустить руки… А я, больной и разоренный, должен ходить по миру, служить работником у соседа, такого же равноправного члена общества, как и я сам. Где же тут «дружная общественная работа»?

4

В руках моих в настоящее время находится копия с учета одного волостного старшины (той волости, в которой находится обитаемая мною деревня) и служившего в волостном правлении писаря. Мне могут сказать, что уж то обстоятельство, что растратам старшины и писаря сделан мирской учет, свидетельствует об общественном внимании к своим собственным интересам. Однако, зная дело это подробно, я должен сказать, что, к сожалению, мысль об учете возникла не в обществе, не в среде крестьян, а почти на стороне и принадлежит человеку, почти постороннему обществу. Будучи крестьянином той самой волости, о которой идет речь, человек этот лет двадцати оставил ее, жил в городе в лавке, в мальчиках, потом в приказчиках, ездил не раз с хозяевами в Москву и, воротившись после пяти-шести лет отсутствия, открыл в деревне собственную лавку, в которой есть, что нужно главным образом окрестным помещикам. Человек этот — грамотный, выписывающий газету и если не блистающий особливым бескорыстием, то есть берущий и наживающий известный процентик, и процентик неубыточный, то уже понимающий, что воровать прямо, без всяких предлогов, нехорошо, понимающий, что воровать общественные деньги — еще того хуже.

Имея, благодаря успешному ходу собственных дел, порядочный досуг и, стало быть, время подумать и о постороннем, этот человек, быть может даже под влиянием газетных критиков о всеобщем воровстве (а бог его знает, может также и из корыстолюбия, из желания самому попасть в старшины; трудно говорить о малознакомых деревенских людях, не съев с ними предварительно пуд соли), заинтересовался общественными делами деревни, а заинтересовавшись, открыл такие вещи, которые уже не позволяли ему остановиться, знать про них и молчать.

Как бы то ни было, по мягкосердию или по своекорыстию, — раз в деревне появился такой человек, который взялся на свою ответственность вести войну «за правду», — такой человек всегда может рассчитывать на полное сочувствие деревни. Результатом вмешательства в крестьянские дела этого сельского торговца была подача в уездное по крестьянским делам присутствие следующего «от всего общества с. Б. прошения» (привожу его в подлиннике, сохраняя изложение без изменения):

«1876 года декабря 30-го дня в Б-м волостном правлении были назначены торги на волостную ямщину, и в то же время были собраны, из каждого селения здешней волости, выбранные из среды общества судьи, которые могут присутствовать на волостном сходе, и что, прежде чем была заторгована волостная ямщина, старшина К-в и писарь его Ф-в закупили водки не менее пяти ведр. А перепоили народ (теперь этот же самый народ подает прошение) до безумия в самом присутствии волостного правления, где были произносимы скверно…ные слова, песни и неподобные действия. Одни сидели в шапках, иные валялись по полу, чего нравственный сиделец в питейном заведении даже того не допустит, что допустил волостной старшина и писарь Ф-в, как видно, переносили такие поступки довольно хладнокровно. Между прочим, у нас был старшина Моисеев, служил восемь лет, не допускал такого неприличия в волостном правлении, и, кроме того, честь имеем донести, как бывший старшина Моисеев покупал лесу для отопления волостного правления и из этого лесу рубил срубы, драл лубки и затем мочало, потом делал продажу и теми деньгами покрывал расходы волостных сумм, а отопление производил почти совершенно безденежное; напротив же, настоящий старшина, К-в, купил, конечно на общественные деньги, в даче господ NN две десятины и 12 сажен лесу на сумму 380 рублей, какого еще Моисеев не покупал (?) что же? из такого лесу нет совершенно ни срубов, ни лубков, ни мочал, ни столбов, совершенно не видим ничего, а слышим от постороннего народа, что старшина К-в распродал лесу очень много, кроме того, что перевез в свой собственный дом. А кроме того, еще как старшина К-в, так и писарь его поделали себе посуды, кадушек, бочонков, ларей, сундуков, и все это из волостного лесу, писарь же Ф-в отправил в соседний уезд в село М. два дубовых воротных столба и воз липового тесу, что, по нашему крестьянскому обсуждению, стоит не меньше тридцати рублей серебром. Но как всего этого расхода в продаже леса положительно не видно нам и для нас это кажется обременительным, ежели он, старшина К-в, будет покупать каждый год такое количество и продавать на стороны, то мы придем в совершенный упадок, и, кроме того, в прошлом 1876 г. волостную ямщину гоняли только за 300 руб., но в настоящем 1877 г. уже за 618 (вот где пять ведер вина!). Поэтому покорнейше просим уездное присутствие войти в защиту крестьян…» и т. д.

Следствием этого прошения было расследование дела на месте уездным исправником, который хотя и пишет, что относительно лесу не мог получить сведений, так как лес занесен снегом, но относительно ямщины подтвердил все сказанное в прошении, прибавив еще следующие подробности:

«Бывшие хозяйственные ямщики, крестьяне села Б., Евграф Ильин и Петр Тряскин, объяснили мне, что за несколько дней до торгов на наем хозяйственных лошадей волостной старшина К-в объявил им, что он наем лошадей желает предоставить земскому ямщику, крестьянину с. Кривой Луки Стожарову, и поэтому уговаривал их на торгах не сбивать цену, за что и дал им по 10 рублей, предупредив, что если они вздумают гоньбу лошадей оставить за собой, то он, старшина, частым разгоном по волости заморит их лошадей. Такое же предупреждение объявил и еще другим двум крестьянам того же села, Сучкову и Картащрву. Во время торгов волостной старшина дозволил крестьянину Стожарову поить в волостном правлении вином всех, являвшихся торговаться, с целью не понижать торговых цен, и чрез это содержание лошадей при волостном правлении оставлено за Стожаровым за 618 р. 90 копеек…»

Вы видите, что пять ведер вина и двадцать рублей денег, данных за молчание людям, прямо заинтересованным в деле, заставляют общество дать свое согласие на прямое разграбление общих денег. Кроме того, люди, взявшие взятку и продавшие даже собственно свои интересы и выгоды, молчат до тех пор, пока не вмешиваются в дело посторонние люди.

Ввиду подтвердившихся дознанием исправника фактов расхищения мирских сумм, изложенных в прошении, присутствием было предписано о том, чтобы над действиями старшины был произведен учет. Волостной сход выбрал учетчиков и уполномочил их учесть старшину за все три года его властвования. Но волостной писарь сумел составить протокол о разрешении учета обществом только за один год. Несмотря на то, что учетчики докладывали об этом подлоге присутствию, последнее осталось на стороне писаря и возвратило (продержав у себя учет больше году) назад в волостное правление, при бумаге, в которой сказано следующее:

«Присутствие нашло, что (приводим также в подлинном изложении) как по дознании оказалось, что избранные волостным сходом учетчики, уполномоченные для учета сумм только за 1876 год, произвели учет, кроме того, еще за 1875 и 1877 г., т. е. вышли из пределов данного им вышеобъясненным сходом уполномочия, и потому, не признавая возможным признать (бумага подписана самым цветом местного просвещения) эти учеты правильными, постановило: возвратить эти учеты учетчикам чрез волостное правление, предписав объявить им, чтобы они предъявили волостному сходу учет за 1876 год, а волостному сходу объявить, что если он (сход) найдет нужным сделать учет за 75 и 77 годы, то постановил бы об этом приговор…»

Между тем старшину уволили, писарь перешел в другую волость, и я сомневаюсь, чтобы без особенного старания человека, начавшего дело, можно было вновь возбудить к нему внимание, так как времени прошло много попусту, и всякий убежден, что все одно — ничего не возьмешь, особливо после бумаги, чересчур внимательно и заботливо пекущейся об общественной воле, и после того, что писарь, которого по закону нельзя уж принимать на службу, преспокойно проделывает те же операции над общественными суммами в другом месте.

Было бы долго входить во все подробности расхищений. Я укажу только на приход и расход волостных сумм одного года, который даже писарь не пропустил в протоколе и который поэтому можно считать не из особенно удачных для него и для его сотрудника, именно на приход и расход волостных сумм