сражается с черным рогатым чудовищем, и кончики рогов почти касаются красного плаща. Цинь была уверена, что этот воин — самурай, настолько грозным и одновременно изящным, словно танцор, он выглядел. Дед объяснил ей, что некоторым мужчинам нравится сражаться с быками без всяких на то причин. Подарить ей книгу он отказался. Из этого давнего неудовлетворенного желания, возможно, выросла страсть Цинь к расшитым золотом одеждам. Идя во время парада впереди кортежа, она пылала гордостью, и вся энергия, пробуждавшаяся в ней, трансформировалась в идеальную, каллиграфическую точность движений.
Словно в забытьи, Цинь вышла из комнаты. Не зажигая свет, она шла по коридору, ориентируясь по золотым отблескам, падавшим на стены от ее костюма: словно блуждающие огоньки, они увлекали ее за собой в глубины отеля.
«Никто меня никогда не полюбит» — эта мысль промелькнула в охваченном паникой сознании Грациэллы.
Ее руки были связаны за спиной. Капюшон, который надели ей на голову, на самом деле оказался небольшой выпотрошенной подушкой, замотанной на шее стальной проволокой, больно врезавшейся в горло. Перья кололи лицо, попадали в уши, в нос. Каждый раз, когда Грациэлла приоткрывала рот, чтобы вздохнуть, туда набивался пух, залепляя язык и нёбо.
Она очнулась довольно быстро, но мысли у нее путались. Она висела в мешке вниз головой, ноги запутались в ворохе грязного белья, связанные руки онемели. Кажется, она — точнее, тележка — была неподвижна. Большой полотняный мешок лишь вяло покачивался. Затем до ее ушей донесся какой-то механический рокот. Кричать или даже стонать бесполезно — пух и перья еще сильнее набьются в горло…
Потом ее слегка встряхнуло, и почти сразу раздался металлический лязг: открылись двери лифта. Тележка быстро покатилась по не слишком ровной поверхности, по пути один раз обо что-то ударилась. Наконец послышалось несколько металлических щелчков, мешок сняли с креплений и перевернули. Грациэлла почувствовала, что проваливается в пустоту, но почти сразу же ударилась об пол и заскользила по нему.
Ее тащили волоком, как тюк грязного белья, среди мерного гула и шорохов, наполнявших служебные подвальные помещения.
Итак, вслед за Адрианой она поддалась искушению Золотой бабочки. И теперь это дьявольское существо накажет ее за гордыню, бросив в пламя печи. Что-то подобное она несколько раз видела в фильмах с обилием крови, которые обычно не слишком рекламируют.
Грациэлла напрасно извивалась и пыталась выплюнуть перья, которые уже начали проникать ей в горло: чувство беспомощности было абсолютным. Однако она не ощущала поблизости ничего похожего на тепло раскаленной печи. Вдруг она почувствовала, как ее поднимают и заталкивают вверх ногами в какое-то металлическое изогнутое пространство с множеством маленьких круглых отверстий. После этого тишина стала абсолютно непроницаемой.
Здесь, внутри, пахло мокрой псиной. Грациэлла попыталась повернуться к слабому свету, одновременно ощупывая пальцами связанных рук маленькие круглые отверстия в стальном цилиндре, которым, судя по всему, было место ее заключения; но, стараясь распрямить ноги, она ничего не добилась, а ее согнутые ступни оказались прямо у нее над головой. Внезапно она почувствовала, что ягодицы у нее мокрые. «Здесь вода! И она поднимается!.. Porca miseria, я в стиральной машине!»
Вода действительно быстро поднималась, Грациэлла слышала ее шум и бульканье. Мокрое белье теперь не так сильно спутывало ноги, давая возможность слегка пошевелиться. С жалким писком Грациэлла уперлась в одно из оснований цилиндра, с трудом перевернулась, и ее лицо оказалось прижатым к круглому стеклянному люку.
Охваченная ужасом, она разглядела сквозь ткань лицо Золотой бабочки, неподвижно за ней наблюдавшей.
Заурчал мотор. Барабан начал быстро вращаться. Вода резко хлынула в рот девушки. Намокшие, слипшиеся в комья перья и пух мгновенно заполнили дыхательное горло и трахею, дойдя до самых легких. Воздуха больше не было. Лишь несколько пузырьков поднялось вверх перед расширенными глазами Грациэллы, почти сразу же залепленными густой массой мокрых перьев.
Виктории становилось все жарче. Уже в течение некоторого времени она сидела неподвижно в темном углу, ожидая знака Золотой бабочки. Застывшая в этом странном месте — каком-то подвальном помещении, — испанка терзалась сомнениями: «Я недостаточно красива. Мне недостает смелости, не хватает изящества. Эта проклятая левая нога всегда была моим слабым местом. Она короче правой и искажает фигуру. Я не симметрична. Как это прекрасно — быть симметричной! Тренер постоянно говорит, что я должна работать над равновесием. Слишком поздно. Моя фигура уже сформировалась, а потом начнет деформироваться… Скоро месячные — начнутся как раз в день соревнований… Я буду вся разбухшая от крови… Не везет мне. А отец говорит, что все эти разговоры о везении — ерунда. Не может быть и речи о том, чтобы вернуться без кубка… Отец хочет, чтобы я привезла этот чертов кубок…»
В ее воображении непроизвольно возник образ, удививший ее саму: кубок победительницы, наполненный менструальной кровью, которая сочится из нее, присевшей на корточки над своим трофеем. Виктория решила вообще ни о чем больше не думать. Она смотрела в расстилавшийся перед ней сумрак: он был неподвижен, никакого движения не было заметно в его глубине, никакая бабочка не выпархивала оттуда, неся надежду на золотых крыльях…
На противоположной стене над круглой раковиной из нержавеющей стали поблескивали уцелевшие осколки разбитого зеркала. Чувствуя какое-то странное неодолимое притяжение, Виктория подошла к раковине и склонилась над ней. В раковине лежали остальные осколки.
Ей вдруг сильно захотелось пить.
Она отвернула ржавый кран, но он лишь пронзительно заскрипел. Воды не было.
Подняв глаза, Виктория заметила, что два самых больших осколка на стене — соединенные между собой треугольники, похожие на крылья бабочки.
В следующее мгновение эти крылья стали красными.
Золотая бабочка была у нее за спиной.
Виктория резко обернулась и увидела красную, расшитую золотом ткань, которая тут же окутала ее с ног до головы и плотно спеленала. Затем ее вытолкнули куда-то в темноту, швырнули на пол и поволокли, словно тюк с тряпьем.
Стефани наконец-то отыскала прачечную. От долгого хождения по подземному чреву отеля (вначале она заблудилась и пошла в другое крыло) она устала и запыхалась. «Ну теперь все в порядке», — мысленно произнесла Стефани, пытаясь убедить себя, что ее хладнокровие берет верх над возбуждением. Однако она по-прежнему тяжело дышала.
«Уже, наверно, минут пятнадцать четвертого как минимум», — подумала она, машинально разглядывая светящиеся цифры на панелях огромных стиральных машин. Цифры не совпадали — видимо, они показывали время начала стирки в каждой из них. Стефани оставалось только ждать. Что-то обязательно произойдет — всегда что-то происходит, если не сидеть сложа руки.
«Под лежачий камень вода не течет», — часто повторял ее дед, потом отец, а потом и она сама говорила, поскольку брата у нее не было. Ничегонеделание противоестественно. Невозможно жить, не дыша. А время от времени надо вдыхать поглубже — чтобы преодолеть еще несколько делений на шкале времени, отпущенного на жизнь.
Ночью, в тишине, Стефани маршировала нагишом по своей комнате под звуки воображаемых фанфар, пересекая свободное пространство длиной в несколько метров — от письменного стола до кровати, на которой по-прежнему лежали плюшевые игрушки; то, что она хранит реликвии своего детства, означало, что она стала по-настоящему взрослой, считала Стефани.
Мерное гудение стиральных машин заполняло подвал. Стефани слегка расслабилась, давая отдых напряженным мышцам. Она пыталась отогнать сомнения. Зачем, в самом деле, от нее потребовалось надеть парадный костюм? Ведь на нее никто не смотрит. Если только… это не было частью испытания. Да, она должна показать себя во всей красе. Может быть, ей только кажется, что здесь никого нет. Может быть,
