— Вижу. Кто это?
— Наш геолог. Сейчас мы пройдем, и я расскажу вам его историю.
Стоит жаркий августовский полдень. Мы идем на обеденный перерыв по просторной улице таежного поселка. Справа вдоль низенького забора медленно и неловко ковыляет забинтованный человек. Костыли глубоко вонзаются в зыбкую торфяную почву. Он осторожно бредет мимо алеющих мальв, тяжело выбрасывая вперед то костыли, то ногу.
Вот мы поравнялись с искалеченным; это высокий плечистый молодой человек. Поражает молочная бледность исхудалого лица; неухоженная каштановая борода кажется на этом лице черной. На плечах, как на вешалке, висит измятый пиджак; громоздкая култышка гипсовой повязки подвешена к шее марлей и еле прикрыта пустым рукавом.
— Боже, что это с ним? Левая рука, правая нога, голова…
— Несколько ребер и ключица! — добавляет Марк Исидорович.
Расстояния в Омсукчане невелики; еще несколько Маленьких домиков — и мой хозяин отворяет передо мной дверь в свою квартиру. Он торопится. Ему предстоит срочный выезд на ближайший оловянный рудник, где какие-то неполадки с откачкой грунтовых вод. Он так и не успевает рассказать мне о человеке с костылями…
Вечером я возвращаюсь из лаборатории, где вот уже несколько дней занят инспекцией и консультациями. Солнце недавно скрылось за ближайшей горой, и согретая земля еще дышит теплом. Над широкой долиной медленно плывут пенно-розовые облака. Все население посёлка высыпало на. единственную улицу отдохнуть от работы и дневкой жары, погулять, поболтать или просто бездумно посидеть на завалинке. Вдали у клуба играет баян. Молодые голоса не в лад, но звонко тянут за баянистом «Катюшу».
Рядом идет милейшая Нина Антоновна. Ее маленькие пухлые руки одинаково ловко управляются с микроскопом, с сотрудниками лаборатории и с членами собственного семейства. Я устал и почти не слушаю Оживленного рассказа о ее оригинальном методе определения микроскопических зерен оловянного камня.
Мой взгляд рассеянно скользит вдоль улицы и вдруг останавливается на сгорбившейся у завалинки фигуре. Один костыль брошен на землю, гипсовый валик с рукой висит на подвязке, забинтованная нога безжизненно вытянулась поверх другого костыля. На прозрачном лице под сдвинутыми бровями блестят сосредоточенные глаза. Они смотрят на меня в упор, но видят что-то далеко за мной. Я это чувствую, мне неловко, я отворачиваюсь. Побеленные стены таежной больницы остаются позади, тянет оглянуться, но любопытство кажется неуместным.
— Кто это такой, что с ним случилось? — прерываю я Нину Антоновну.
— Что? Где, с кем? — Увлеченная рассказом, она но сразу понимает меня и слегка обижена невниманием. — Ах, вот вы о ком! Это один из наших новеньких геологов. Его жена консультировалась у вас сегодня в лаборатории. Очень хороший парень, но неопытный. Попал в лапы к медведю. Страшная история. Еле жив. Думали, не отойдет!
— Марк Исидорович хотел мне рассказать, да но успел.
— Вот и кстати. Зайдите ко мне выпить чайку. Почти каждый вечер у меня бывает Оленька; лучше, чем она, этой истории никто не знает.
— Оленька — Ольга Петровна?
— Да, жена этого бедняги.
Ольга Петровна и впрямь уже сидит в крохотной столовой Нины Антоновны. У нее ясные серые глаза; на коленях девочка с косичками. Я вспоминаю толковые ответы и хороший порядок в лабораторных делах молодой женщины.
«Какое хорошее русское лицо, какая приятная улыбка», — думаю я, пожимая крупную, почти мужскую руку.
Мы засиживаемся далеко за полночь. Тихим, иногда вздрагивающим голосом Оленька рассказывает о муже. Ей это приходилось делать не раз, и все-таки, когда речь подходит к концу, лицо ее бледнеет.
…В погожее июньское утро Васин и два его помощника — топограф и рабочий — пробирались в густых зарослях зацветающего стланика. Солнце поднялось к полудню и растопило смолу на упругих, спутанных, как волосы неряхи, ветках.
Всякий, кому приходилось одолевать чащу стелющегося северного кедра, знает, что это за несчастье. Невероятно гибкие кедровые ветви сперва ползут от корня вниз по склону, а затем, разветвляясь, извиваясь и переплетаясь, веером устремляются к небу. Подниматься в гору им навстречу — невозможно; продираться через чащу по горизонтали — мучительно трудно; лишь спуск вдоль стелющихся под гору веток относительно легок. Но и тут непрестанно рискуешь зацепиться за невидимые их сплетения и сломать шею.
Трое изыскателей, отклонившись с пути, забрели в непроходимый кустарник на пологом сухом склоне долины. Их ладони залепила быстро чернеющая смола. Каждый шаг взвивал тучи едкой серо-желтой кедровой пыльцы. Бесчисленные лапы стланика хватали за руки, одежду, хлестали по голове, выворачивали из суставов ноги и грозили выколоть глаза. Неподвижный зной, воздух, жажда, удушливый запах смолы и назойливое жужжание комаров истощали силы и одурманивали усталостью…
Васин, закинув за спину непрерывно соскальзывающее ружье, первым пробивался сквозь упругую зеленую стену. Следом, то охая, то ругаясь, шагал топограф. Рабочий отстал: на нем подвязанные веревками толстые резиновые калоши с грубо рифленой подошвой — чуни; веревки то и дело цепляются за корни, и, тщетно хватаясь за предательски податливые ветки, Андреич поминутно падает.
Сегодня они поздно вышли из лагеря и успели отойти не больше чем на пять километров, но борьба с зарослями отняла столько сил, что каждый уже мечтает о передышке.
Неожиданно кусты слегка расступились, и измученные люди вздохнули свободнее. Кажется, самое неприятное пройдено; сейчас покажется край этой проклятой чащи. Они набрели: на заброшенную тропинку. Как странно, в атом безлюдье — и вдруг кем-то проложенная тропа! Правда, она плохо утоптана и уж очень вьется между кустами, но идти все же становится легче.
Все трое закуривают и, повеселев, шагают по петляющей, как лесной ручеек, тройке. Впереди показывается большая лиственница. Вот там-то они и остынут, сбросят о себя рюкзаки, осточертевшее ружье и громоздкий ящик с буссолью!
Но заросли опять густеют; кусты стланика сдвигаются ближе и все выше поднимают мохнатые лапы. Тропинка убегает в густую тень сомкнувшихся ветвей. Приходится сгибаться в три погибели под нависшим зеленым сводом. Видно, по тропе очень давно не ходил человек. Человек? Л ведь, пожалуй, это не человечья тропа! Звериная? Ну конечно, звериная! Как эта мысль сразу не пришла им в голову! Человек всегда идет по прямой, а здесь этакие вавилоны! Впрочем, не все ли равно, человечья или звериная, — лишь бы легче идти!
Вдруг за корнями большой лиственницы что-то сильно затрещало. Люди замерли. На крошечную поляну выскочила большая бурая медведица; за ней шариками выкатились два светлых; медвежонка.
Прежде чем шедший впереди Васин опомнился, медведица рявкнула и двумя молниеносными шлепками отбросила взвизгнувших медвежат в кусты; В ту же секунду она круто повернулась и, встав на дыбы, яростно заревела.
Вы никогда не сталкивались с разъяренным медведем? Это очень страшно!
Леденящий душу гортанный рев сотрясает не только кинувшееся на вас громадное чудовище, но и всю землю вокруг. С низких органных нот рев переходит в. раздирающий нестерпимый визг, от которого вздрагивает каждый мускул и съеживается каждый нерв. Вот медведь, уже над вами. Всеми клеточками своего тела вы чувствуете гибель. Взметнувшаяся для удара гигантская лапа, с когтями длиннее наших пальцев, сейчас размозжит голову. Конец! Лишь чудо может избавить от верной смерти! Чудо либо мужество и опыт.
Мужество? У Васина его достаточно, но опыта нет. У человека лишь одно преимущество перед зверем —,разум. Но если судьба не оставляет времени, разум бессилен. Тогда человек и зверь равны перед лицом смерти.
На миг отпрянув, Васин увидел искаженное ужасом лицо топографа… и вспомнил, что оба его товарища безоружны. Тогда он сорвал с плеча двустволку и, похолодев, шагнул навстречу зверю. Увы,
