Ариэлла проказливо хихикнула, отдавая должное блестящему юмору своего возлюбленного.
— Это у тебя талант прет изо всех пор, или ты над нами так изощренно издеваешься? — поморщилась Оливия. — Тоже мне садист по фамилии Шаляпин нашелся.
— Не оскорбляй моего мужчину! — тут же возмутилась Ариэлла. — У него чудесный голос!
— Дятлы не поют, — провокационно отрезала валькирия.
— А что они делают? — попалась на удочку доверчивая Ариэлла.
— Мозги долбят! — издевательски пояснила Оливия. — Поэтому тот, кто так издевается над женщинами, — не мужчина, а дятел!
— Нат — он стопроцентный мужчина, а не дятел! — обиженно надула губы влюбленная ангелица. — Я проверяла!
— Дятел! — язвительно хмыкнула Оливия. — Ишь ты, проверяла она…
— Он мужчина! Тебе не понять, ты не любила…
— Чего? — взвилась непримиримая поборница тишины. — Это я-то не любила? Хотя, да… Вернее, нет, дятлов — точно нет…
Натаниэль с улыбкой прислушивался к перебранке девушек, отлично отдавая себе отчет в том, что вот такие милые, им же самим и спровоцированные перепалки остаются единственным доступным ему развлечением, здорово скрашивающим бесконечную череду дней и ночей и даже иногда перебивающим боль от вбитых в руки и ноги гвоздей. Обе ангелицы хотя бы имели возможность наблюдать за редкими лучиками света, попадающими в узницу через окошко, но Ната лишили даже этого последнего удовольствия, ибо пресловутое окно находилось как раз над его головой. И он почти захирел от скуки, если бы не Лив и Ариэлла… О да, эти неугомонные девицы стали поистине его манной небесной, ведь ни одна женщина в мире не может принести мужчине столько блаженства, как… две!
— Корова! — тяжело дыша от гнева, беспощадно припечатала Ариэлла, пуская в ход свою тяжелую артиллерию, категорически запрещенную и обычно заканчивающую все споры двух распятых на противоположных стенах ангелиц.
Оливия сердито набычилась, показывая — крыть ей нечем…
Натаниэль снисходительно усмехнулся, прекрасно понимая, что его любимая блефует, ибо тело едва прикрытой обрывками одежды Оливии давно уже утратило добрую половину прежнего веса, лишившись своих пышных, весьма соблазнительных форм. «А жаль, очень жаль, — мысленно посетовал ангел. — Следует признать по справедливости, что излишек веса придавал Лив некую приятную пикантность, этакий особенный шарм, делающий ее абсолютно неподражаемой. О, конечно, в ней еще сохранилась прежняя изюминка — дерзость, но ведь одной изюминкой сыт не будешь…» М-да, он никогда еще не слышал о скончавшихся от голода ангелах, но иногда прекрасно понимал терзающие Оливию муки, начиная испытывать в области своего желудка некое жгучее, весьма досадное покалывание… Нат осознавал, как быстро истощаются его силы, и уже стал всерьез задумываться обо всей неблаговидности поджидающего их будущего. Да, они ничего не сказали Андреа о Святой Чаше, отданной Селестиной призраку ее матери, но черт побери (ох, прости Господь за подобное выражение), им нужно немедленно что-то придумать и выбраться из этого адова подвала. А иначе, кто его знает, чем все может закончиться!
— Я не ты, — между тем сердито объясняла Оливия, — я не могу питаться только мечтами о любви. Мне нужна реальная пища. Следи, специально для тебя произношу по слогам: пи-ща!
— Да уж, — тоненько хихикнула Ариэлла, — заметно. Ты ведь даже умудрилась прогрызть две здоровенные ямы в стене по обе стороны от своей головы!
Признавая обоснованность оного обвинения, валькирия густо покраснела.
— Вот, — менторским тоном изрек Нат, надеясь раздуть новый виток перепалки, — все элементарно. Чтобы ощутить всю полноту жизни, порой достаточно просто похудеть!
— Ничего не ощущаю, — отбивалась Оливия. — И худеть я уже не хочу. Не ела я камни специально! Я же не виновата в том, что они не выдерживают моей слюны и буквально плавятся под ее воздействием…
— Стоп! — вдруг потребовал Нат. — А ну-ка, повтори…
— Я не хочу худеть, — почти проскандировала валькирия. — Я есть хочу, жрать, питаться, лопать, хавать…
— Да нет, другое, про слюни, — нетерпеливо перебил ее ангел, — и про камни…
— Ну плавятся они под моей слюной, — наморщила лоб Оливия. — Размягчаются, будто пластилин…
«Аллилуйя! — беззвучно возопил Нат. — Ну как же мы могли забыть! Ведь если пот ангелов называют «божьей росой», то, значит, и наша слюна тоже должна обладать какой-то святой силой. А здесь все стены пропитаны черной магией… Следовательно… Господи, кажется, мы сумеем наконец-то выбраться на свободу!»
— Оливия, — вслух произнес он, громко шмыгая носом от обуревающего его избытка чувств, — ты гений, я тебя люблю!
— Висел на стенке дятел, довиселся — спятил! — гыкнула ошарашенная валькирия.
— Кого, ее? — возмутилась Ариэлла. — А как же я? Любимый, ты сошел с ума!
Но Натаниэль лишь радостно рассмеялся, отрицательно качая головой…
Андреа и Элоиза неподвижно стояли возле ортопедической кровати-трансформера, предназначенной для выхаживания тяжелобольных пациентов, и пристально рассматривали женское тело, беспомощно распростертое на простынях. Причем, если на хорошеньком личике синьорины Бафора читались лишь страх и брезгливость, то холеные черты госпожи дель-Васто отображали крайнюю степень заинтересованности и с трудом сдерживаемое восхищение, так и проступающее сквозь напускную маску холодного высокомерия. Пытаясь ничем не выдать своих подлинных эмоций, Андреа и в самом деле безмерно восторгалась невероятной живучестью этих скорченных, обугленных останков, правда сейчас весьма мало похожих на прежнюю статную рыжекудрую экзорцистку.
«У меня язык не поворачивается назвать этот закопченный остов человеческим телом, — сосредоточенно размышляла стригойка, наблюдая за медленным шевелением черной обугленной корочки, окутывающей узловатую руку, больше всего смахивающую на корявый побег колючего саксаула. — Сегодня она находится в стадии полуоголенного набора костей и недогоревших мышц, кое-где покрытых лохмотьями кожи. И если быть предельно объективной, то она уже или пока еще отнюдь не плоть, а всего лишь пепел и зола, неодушевленные и хрупкие… Но хотелось бы мне знать, какая именно энергия заставляет в тысячный раз снова соединяться воедино эти жалкие головешки и принимать свою прежнюю форму, воссоздавая исходное тело и воскрешая ее разум? Убей меня серафим, но возможности этой проклятой девчонки приводят меня в содрогание и вызывают острую зависть. Ибо, проходя через смерть, она с каждым разом становится все крепче! Недаром, видимо, говорят: то, что не убивает нас сразу, делает нас сильнее».
— О чем вы задумались, повелительница? — Робкий вопрос Элоизы вывел Андреа из состояния мрачной меланхолии.
— О ней, — криво усмехнулась стригойка, небрежно указывая пальцем на дымящийся остов экзорцистки, — о той, которая прежде являлась нашим заклятым врагом и звалась Дочерью Господней. Впечатляющее зрелище, не правда ли?
Но синьорину Бафора, ничуть не разделяющую полуличного-полунаучного любопытства своей госпожи, только передернуло от омерзения.
— Жуткая гадость, — она прижала к лицу белоснежный носовой платок и немного отошла от кровати, — постоянный запах гари, ее стоны и всхлипы, треск ломающихся костей… Ужас! Пусть она нам и враг, но, — тут девушка вопросительно взглянула на свою хозяйку, — не лучше ли добить эту несчастную и прекратить ее бессмысленные мучения?
— Добить? Как и зачем? — весело хохотнула Андреа, цинично вздергивая брови. — Разве мы не пытались? Но если даже мои палачи не смогли прикончить эту упрямую экзорцистку, то… — Она сделала выразительный жест, показывая: в данном случае я бессильна и смиренно умываю руки. По прекрасному лицу Андреа блуждала странная улыбка, такая, будто на стригойку неожиданно снизошло отрезвляющее откровение преисподней. О да, госпожу дель-Васто посетила очередная гениальная мысль!
В противовес своей пугливой служанке, шарахающейся от обугленных останков несчастной
