де Вильфор. — А какой мужчина не мечтает о власти и славе?
— Побожись! — настаивала я.
— Ладно, будь по-твоему, — сдался Тристан. — Даю нерушимую клятву прекратить охоту на людей, да еще править стригоями разумно и по совести. Вот только ума не приложу, как ты собираешься выполнять свою часть нашего двухстороннего соглашения?
— А это уже не твоя печаль! — самонадеянно хмыкнула я. — Прошу, верни мороев в лоно земли…
— Попытаюсь! — без притворства ответил он. — Но не гарантирую результат…
Тристан отошел за спины соратников, убрал пистолет в кобуру, а боевые серпы — в предназначенные для них петли и закрыл глаза, сосредотачиваясь на своих неясных видениях. Он явственно слышал приглушенный зов темной магии, клубившейся в его груди и холодными ручейками растекающейся по венам. Он понимал — вот оно, его предназначение! Так доступно, так близко. Остается только протянуть руку и взять то, что пугает и влечет одновременно. Но тогда у него уж точно не будет обратного пути к прежней, относительно спокойной жизни, ибо подобная сила требует постоянной подпитки. Подпитки всем: властью, поклонением со стороны остальных стригоев, богатством. Что самое ценное в жизни каждого из нас? Конечно же именно они: могущество, богатство, любовь! От любви придется отказаться — ведь все правители сознательно одиноки, потому что понимают: любовь делает их уязвимыми и слабыми. И вообще самое страшное и жестокое, что можно сделать с человеком, — это привязать его к себе! Следует признать, Тристан и сам чуть не попался на эту удочку, он едва не привязался к Селестине. О-о-о, теперь он разобрался, какой страшной опасности сумел избежать — он почти полюбил, но в оный миг уже готовился вырвать из своей души это безрассудное чувство. Зачем ему любовь, если он собирается заполучить весь мир? Да, он прекрасно осознавал, какой обременительной помехой способно стать оное великое чувство, но вместе с тем от одной мысли о том, что Селестина будет принадлежать другому мужчине, в ревнивой душе Тристана сразу же начинали бурлить гнев и злоба. Если она не достанется ему, то лучше пусть умрет… И спрашивается, куда ходила она минувшей ночью? Она, по-видимому, решила, что он ничего не заметит, но он не спал и все понял правильно: Селестина уходила к нему, к тому лысому зубоскалу. Она посмеялась над чувствами Тристана, она его предала! О-о-о, он ей отомстит! Нет, не нужно думать о подобных недостойных вещах, ведущих к ментальной деградации, к пробуждению чего-то низменного, примитивного. Если она захочет уйти к другому мужчине — он отпустит ее с миром! Или все-таки не отпустит?.. Какая же это мука — тосковать о неверной возлюбленной! Нет, долой, долой эту несчастную любовь!.. Уплывай, мой белый парус надежды, ты мне больше не нужен!
Богатство тоже рано или поздно придет к нему само, не стоит пока о нем беспокоиться. Остается главное: ему нужно сосредоточиться на могуществе. А для этого требуется пробудить дремлющую в нем магию и остановить мороев. Тристан напрягся, до боли стискивая клыки и пытаясь вытянуть наружу то черное облачко, что многие годы назад перетекло в его ладонь, отделившись от пальцев умирающего колдуна Жиля. На лбу мужчины вздулись узловатые вены, на висках выступили крупные капли пота. Это оказалось трудно, невероятно трудно, но Тристан все-таки сумел…
Сначала он увидел лишь бледное, похожее на синяк пятно, возникшее в центре его правой ладони. Но пятно быстро темнело, наливаясь тяжестью и чернотой. И вот, в какой-то переломный момент, сия тяжесть стала нестерпимой. Тристан громко вскрикнул и взмахнул рукой, словно хотел избавиться от повисшего на ней груза. Черное облако легко отделилось от кожи стригоя и невесомым туманом поплыло над головами сражающихся. Крохотные крупинки черноты медленно планировали вниз и падали на умертвий, продолжавших тупо напирать на спутников стригоя. И те из мороев, на которых попадали частицы магии, мгновенно утрачивали свою форму, рассыпаясь хлопьями серого праха. Вскоре в подземелье не осталось ни одного дееспособного мороя, а победители изумленно сгрудились в кучку, потрясенные фактом своего чудесного спасения.
— Ну, мужик, ты даешь, — уважительно присвистнул вервольф, изучающе водя носком своего ботинка по толстому слою необычных осадков, покрывших пол подземелья. — Вот уж точно: «прах к праху…»
— Ага! — похвально кивнул Хелил, пряча в сумку свою ставшую бесполезной «волыну», потому что в ней уже не было патронов. — Дает…
— Каму дает, вах? — встрепенулся Енох, не сводя со стригоя влюбленного взгляда.
Ангелы мгновенно оживились и зашушукались, правильно оценив своеобразный юмор, а также горячий темперамент носатого нефилима. А Тристан увидел, как Селестина завершающим жестом вложила в ножны катану, и понял, что блестяще справился со своей частью уговора. Следовало думать, он приобрел многое, но сохранил ли при этом свою душу?
Мы завернули за угол опустевшего коридора, по щиколотку засыпанного прахом развеществленных мороев, и прошли едва ли еще десять шагов, как вдруг уперлись в массивную железную дверь. Ее навесные крепежи и засов, вдвинутый в огромные петли, давно проржавели, но незримая печать иного свойства, прочно закрывающая выход из расположенной за дверью камеры, отнюдь не утратила своей исходной силы. Оборотень и стригой неуверенно топтались поодаль, а оба нефилима лишь охнули и резко отпрянули назад, ощутив исходящий от двери жар.
«Ага, значит Тристан и Конрад у нас слабонервные, — ехидно подумала я, — и на них рассчитывать не приходится, что весьма плохо. Хелил и Енох тоже нервные, и тоже спасовали, а это еще хуже. Вон как все прочь шарахаются! Впрочем, ничего удивительного в этом нет, ведь палит от двери так, словно перед нами находится не источенное временем и влагой железо, а современная доменная печь».
— Эржебет заключена там! — Я пальцем указала на ржавую преграду. — Я это чувствую!
— Я тоже, — поморщился Тристан. — Но тут мы тебе не помощники…
— Понимаю, — кивнула я. — Для вас эта дверь подобна смерти.
— Хуже. — Конрад прикрывался рукавом, защищая лицо от струящегося от двери жара. — Никогда не видел ничего подобного. Печет почище, чем от артефактов, припрятанных в хранилищах Ватикана, причем от всех оптом… Мы же оба являемся нечистью: я — оборотень, а он — кровосос. И посему нам здесь не пройти!
— Эта дверь запечатана подлинным словом Господа! — благоговейно выдохнул Натаниэль. — Аллилуйя!
— Воистину так! — перекрестился отец Григорий.
— У кого-нибудь случайно не завалялся в кармане сварочный аппарат? — бодро пошутила я, но никто даже не улыбнулся. На меня взирали восемь пар расширенных от волнения глаз, и в каждой застыл один и тот же вопрос: «А что дальше?»
Тогда я вздохнула со стоическим смирением монахини первых лет христианства, которую нечестивые язычники волокут на костер, кулаком вытерла свой вспотевший от жары и страха нос, а затем решительно шагнула к двери.
Глава 10
Если бы меня попросили рассказать о себе, то, боюсь, я смогла бы поведать немногое. Родилась, училась, хулиганила помаленьку, но в целом еще ни разу не вляпывалась во что-нибудь особо криминальное. Обзавелась друзьями и врагами, познала и потеряла любовь. В общем, жила, как все, сообразно своему уму-разуму, никого не трогала. И мне очень хотелось бы знать, почему неприятности всегда сами спешили потрогать столь непримечательную особу, как я: тянулись за мной, словно шлейф дыма за подбитым самолетом, липли ко мне как банные листья, слетались на меня как мухи на г… хм… на мед…
Короче, не подозревая ничего плохого, я шагнула к двери узилища, запечатанной словом Господа, и протянула руку к запору, намереваясь отодвинуть ржавый засов. Но, увы, из оного порыва не получилось ничего хорошего, ибо страстно любящие меня неприятности тут же не заставили себя ждать. Мои пальцы
