заменяя сестричку в воспитании племянниц, та и сама не заметила, как втянулась в семейную жизнь. А там и собственные детки пошли ? Зина да Люсик... Очень кстати материальное благосостояние семьи стало неуклонно расти: фотомодельное агентство приносило баснословные прибыли.
Идиллия.
Которая трагически оборвалась несколько лет назад, когда мать семейства утонула во время летнего отдыха в санатории на Клязьминском водохранилище.
Комментарии? Без комментариев.
Если не считать того, что в отношении собственных детишек Кияныч изменил своим прежним педагогическим принципам. Из воспитательного процесса напрочь исключена была порка и вообще всякие наказания. Наоборот, единокровных чад с детства всячески баловали и заласкивали.
Как и следовало ожидать, меньше всего интересного я узнал о том, что хотел узнать больше всего: про ее работу у Кияныча. Хотя кое-что вырисовывалось: Нинель выступала при Шахове кем-то вроде менеджера по работе с персоналом.
С одной стороны, в ее обязанности входило проводить первичный отсев конкурсанток, а с другой...
С другой ей приходилось заниматься организацией разного рода, как она выразилась, мероприятий, призванных дать девочкам возможность подработать на период их незанятости в собственно модельном бизнесе. Мои легкие, почти воздушные попытки уточнить, о каких именно способах «подработки» идет речь, наталкивались на совсем уж туманные разговоры. О неких презентациях, фестивалях и всяких клубных вечерах. Устроители которых заинтересованы заполнять остающееся между животиками солидных бизнесменов пространство свободно фланирующими длинноногими самочками. Просто... ну, как бы это сказать... для оживления пейзажа. Большего выудить из нее я не мог, но лиха беда начало.
Потерпевшая явно была не в том состоянии, чтобы на нее давить, а тем более устраивать допрос с пристрастием. К тому же часам к пяти утра у нас обоих начали слипаться глаза и заплетаться языки, так что вскоре лично я провалился в сон.
Был он неспокойным: опять снилась какая-то не запомнившаяся, но оставившая мутный осадок чушь. А часов около семи со стороны ванной раздался грохот ? это Нинелечка все-таки грохнулась, возвращаясь после очередного «пи-пи».
Утром продолжения не последовало: когда в половине одиннадцатого я окончательно пробудился и отправился на службу, она все еще спала крепким сном.
Последнее, что мне удалось выяснить перед тем, как мы окончательно вырубились, была фамилия друга семьи, доброго ангела дяди Вики. Им оказался Виктор Петрович Ядов, последующими стараниями Прокопчика обретший не только плоть, но также ученое звание, место жительства и работы. Профессор- психиатр, он имел квартиру все в том же Стеклянном доме, считался крупным светилом в своей области, в прежние годы заведовал кафедрой в Ганушкина. Но после смерти жены-инвалидки, страдавшей с молодых лет рассеянным склерозом, жил анахоретом: ушел от научной работы и уже много лет возглавлял психиатрическую лечебницу где-то в парковой зоне за Кольцевой дорогой. Там он проводил не только дни, но часто и ночи, в городской квартире бывая лишь наездами.
Прежде чем пилить туда через весь город, я решил сделать кое-какие другие дела, географически более привлекательные. Например, следовало заглянуть в «художественно-эротический», как значилось на афишах, театр «Купидон» ? последнее официальное место работы интересующего меня персонажа.
Снаружи храм эротического искусства выглядел вполне приземленно: в эпоху отсутствия в СССР секса здесь размещался клуб кондитерской фабрики. От той поры сохранились облупленные колонны, подпирающие треугольный портик, похожий на сильно заветренный торт, вместо цукатов украшенный аляповатыми аллегориями на тему неразрывной связи искусства с народом. Обойдя здание вокруг, я обнаружил дверь с надписью «Служебный вход». Через нее я беспрепятственно проник внутрь и миновал предбанник с дремлющей в потертом вольтеровском кресле вахтершей, не без смущения ожидая встречи с обнаженными мастерами культуры. Но первой мне на глаза попалась парочка небритых и совершенно одетых рабочих сцены. Сипло матерясь и часто дыша, они натужно стаскивали вниз по железной лесенке неповоротливую кадку с пальмой.
? Ребятки, а где тут у вас отдел кадров? ? дружелюбно поинтересовался я, задрав голову.
И тут же об этом пожалел: оставив пальму, работяги как по команде обернулись в мою сторону, а кадка, влекомая силой своей немалой тяжести, с опасным скрипом начала клониться вниз, в направлении моей макушки. В последний момент она застыла в шатком равновесии, и то только потому, что пальма уперлась стволом в перила.
? А вы откуда будете? ? подозрительно прищурившись, поинтересовался один из грузчиков, рукавом отирая пот со лба. Выражение лица у него было такое, что, казалось, не удовлетвори его мой ответ, он без колебаний спустит кадку мне на голову.
? Да не бойтесь, не из налоговой! ? попробовал я отшутиться, на всякий случай отходя в сторону. - Мне бы кадровика или директора.
? Вы по объявлению? Насчет работы? ? поинтересовался второй работяга, одышливый толстяк с двойным подбородком и в круглых очочках. В его голосе слышалась скрытая надежда, будто он предполагал, что я немедленно приступлю к исполнению обязанностей, причем прямо с того, что подхвачу у него кадку.
? В некотором смысле, ? туманно ответил я.
? Тогда вам худрук нужен. Идите до конца по коридору, слева будет дверь в зал, он там репетирует.
Отправляясь в указанном направлении, я снова ощутил в груди, как сказал бы Прокопчик, некоторую трепетность: ожидание увидеть деловито занятых своим ремеслом, но совершенно голых людей заранее вселяло определенную неловкость.
Но выяснилось, я как-то не совсем адекватно представлял себе сущность художественной эротики: голых в зале не оказалось.
Строго говоря, не оказалось и зала ? в обычном смысле, подразумевающем предназначенное для зрителей отдельное от сцены пространство. Не было и самой сцены. Только освещенный в настоящий момент бьющими с потолка софитами круг, за которым угадывались в полутьме раскиданные там и сям зрительские кресла.
В круге света находились двое ? высокий костлявый мужчина и пухлая коренастая женщина. Он был в потертой толстовке, из-под которой виднелись затянутые в тесное трико длинные худые ноги. На ней, как на вешалке, висел линялый сарафан, настолько свободный, что под ним даже не угадывалась грудь. Абсолютно ничего эротического в этой парочке не имелось. Они вели между собой диалог на повышенных тонах. Остановившись в дверях, я прислушался и с недоумением осознал, что текст мне смутно знаком.
? Я вас любил, как сорок тысяч братьев любить не могут! ? надсаживаясь орал тип в толстовке. Пухленькая от ужаса вжимала голову в покатые плечи.
Боже правый, да никак тут замахнулись на самого на Вильяма нашего Шекспира! Первоначально у меня и в мыслях не было прерывать творческий процесс. Но от растерянности я слишком далеко высунулся из-за прикрывающей дверь пыльной бархатной портьеры, оставшейся здесь, вероятно, еще с кондитерских времен. Потому что толстовец резко вышел из образа, обернулся в мою сторону и, пронзительно вглядываясь во тьму, капризно поинтересовался прозой:
? Иван Палыч, почему в зале посторонние? Я же просил! Невозможно заниматься!
Я сдал было назад, но обнаружил, что путь к отступлению отрезан: с тылу меня подпирали давешние работяги с пальмой наперевес. Пришлось сделать еще пару шагов вперед.
? Кто сей? ? раздался из темноты гулкий бас.
Я робко попытался ответить, но мой не поставленный должным образом голос был мало приспособлен для обмена репликами в условиях театральной акустики. Он терялся где-то вблизи меня, словно просыпанная мелочь. А бас между тем продолжал недовольно греметь, и отзвуки его грозно гуляли под сводами зала:
? Пожарник? Или снова из СЭС? Денег все равно нет, могу только билетами!
Бормотать что-либо, пялясь во тьму, из которой выплывал величественный глас, казалось бесполезным. Но я хотя бы мимикой и жестами постарался донести до невидимого собеседника, что нет, не пожарник, не из СЭС и даже деньги не нужны, не говоря уж о билетах.
