в кресле, смотрел волком, а пожарник выписывал штраф.
Говорили, что он переодетый фээсбэшник и за всеми таким образом шпионит.
Алина забыла запереть дверь, а на столе у нее пепельница с окурками, а пожарник наверняка уже в засаде!
Она влетела в свою каморку, зажгла свет и первым делом кинулась к пепельнице – чтобы поскорее замести следы преступления, повернулась с ней в руке, и сильнейший удар в лицо сбил ее с ног.
Пепельница выпала, окурки посыпались медленно, как в кино.
Она еще успела подумать, что ковер светлый и теперь останутся пятна.
Жалко.
Ники проснулся мгновенно, как всегда – просто открыл глаза и осознал себя вне сна.
Только в этот раз с осознанием вышли сложности. Несколько секунд он не мог понять, где он и что с ним.
Белый потолок. Унылые стены. Подушка, измятая, как лицо алкоголика. Тощее одеяльце, сползшее почти до пола. Рука затекла так, что он почти ее не чувствует.
Больница?.. Гостиница города Апатиты?.. Военный госпиталь под Кабулом?.. Приют для бездомных в Ольстере?..
Он стремительно сел, охнул от боли в руке и все понял.
Он дома. Все в порядке, он жив и здоров, никакого приюта или госпиталя.
За тонкой хрущевской стеночкой неаппетитно стучала посуда и пахло как-то не по-утреннему тяжко – то ли горелым маслом, то ли луком. Ники не выносил эти утренние запахи, с самого детства терпеть не мог, а они повторялись изо дня в день.
Он потер свою руку, которую все кололо, – сто лет назад в Грозном не слишком меткий снайпер прострелил ему кисть. Целился в голову, но промахнулся. Камера закрыла Ники голову, а кисть была раздроблена, и полевой хирург в госпитале в Ханкале по одной складывал мелкие косточки в новую кисть. Складывал и матерился. Ники все слышал, потому что наркоза на всех не хватало. Ранение в руку считалось легким, и наркоз Беляеву не полагался.
Хирург ругался, а Ники выл сквозь сцепленные зубы.
Теперь рука время от времени становится как будто чужой, искусственной, и сложенные вместе раздробленные кости начинают цеплять друг за друга, выворачиваться наружу.
Он с отвращением посмотрел на свою кисть, немного сплюснутую как раз там, куда угодила пуля.
Значит, так.
Ванна. Очень много очень горячей воды.
Кофе. Очень большая белая кружка с синими буквами «Би-би-си» на боку. И много сахара.
Две сигареты – с первым глотком и с последним.
И в машину, и на работу, по утренней, задыхающейся от автомобилей и утопающей в дожде Москве, под «Радио-рокс» и бодрую Женю Глюкк, которая непременно скажет что-нибудь занятное или остроумное, а он непременно подпоет Шевчуку, если тот вновь грянет про «последнюю осень».
И «дворники» мотаются по стеклу, и в мокром асфальте дрожат огоньки машин, и разноцветные зонты на пешеходном переходе, и троллейбус впереди, похожий на мокрого голубого слона, и мысли ни о чем, как всегда бывает по утрам.
И впереди самое лучшее, самое приятное, что только есть в жизни, – длинный и складный рабочий день.
Надо только дотянуть до работы. Ни с кем не разговаривать, ни на кого не смотреть, не раздражаться, не… Была еще тысяча всяких «не», которые всегда одолевали его дома и о которых он постоянно себе напоминал.
Потерпи, чего там!.. Нежный стал, твою мать, все тебя раздражает. Ничего, не растаешь, потерпи. Скоро в командировку, слава богу.
Он натянул джинсы, вытащил из гардероба полотенце, которое всегда носил с собой, в ванной не оставлял, как в коммунальной квартире на полтора десятка «коечников», и открыл дверь.
Тяжелый запах хлопнул его по носу. Ники взялся за нос.
В коридоре ему попался пузатенький и плешивый мужичонка в выцветших трусах и шерстяной спортивной кофте на «молнии» – отец. Ники, не говоря ни слова, посторонился и пропустил его.
Ники перестал его замечать приблизительно лет с восемнадцати.
Отец же в подпитии непременно начинал испытывать отцовские чувства и лезть к нему с вопросами, и учить его жизни, и напоминать о том, кому он, Никита, собственно, и обязан всем.
В данный момент по утреннему времени отец был мрачен и трезв, и поэтому все обошлось.
Но только до двери в кухню, которую нужно было миновать, чтобы попасть в ванную.
– И ты тут! – сказали из кухни громко. – Да когда ж это кончится-то! Когда тебя пристрелят наконец-то, а?
– Не дождетесь, – пробормотал Ники и протиснулся мимо тщедушной женщины в цветастом халате. Ему нужно было включить чайник, чтобы сварить кофе.
Придерживая на плече полотенце, одной рукой он налил из канистры воды – и не слишком ловко. Вода плеснула на стол.
