Тетя не отвечала, смотрела на ставни.
Все, поняла Люсинда. Надо идти в супермаркет на бульвар. Ничего не попишешь.
– Да я и сегодня могу, – бодро сказала она, прошлепала в прихожую и стала обуваться. – Вам какого хочется, вафельного или бисквитного, тетя Верочка?
Конечно, бисквитного, что это еще за вафельный! Вот раньше вафельный был – объеденье, а сейчас это и не торт вовсе, а так, один хруст, только на зубах скрипит.
– Хорошо! – прокричала Люсинда. – Ждите, скоро буду!
Она вытащила из кармана деньги, которые всегда носила «просто так», не признавая никаких кошельков – кошелек-то вытащить легко, а ты попробуй вытащить, когда они у меня все по внутренним карманам рассованы! – пересчитала и огорчилась. Денег было мало – вот как подкосила ее куртка, за которую отказался скинуть проклятый Ашот! На торт хватит, а до зарплаты еще ждать и ждать, не дождешься!
Может, к Липе подняться, попросить у нее этих самых «курасанов», а тете Верочке сказать, что торта в магазине не было? «Курасаны» ей наверняка понравятся! Пожалуй, это отличная мысль. И ходить никуда не надо, и можно у Олимпиады посидеть!..
Хотя нет. Нельзя. У нее жених на диване спит, а он ее, Люсинду, ни за что в дом не пустит, еще беда выйдет.
То, что может выйти беда, Люсинда теперь знала совершенно точно. Наверняка выйдет.
Она вышла на площадку и старательно, на все три замка, заперла дверь в тети-Верочкину квартиру.
Может, и впрямь в Ростов уехать? Может, права Олимпиада? Станет она, Люсинда, жить дома, выйдет замуж, родит беленькую девочку, похожую на нее саму, а когда той исполнится шесть, отдаст ее в балет и «на музыку»!
Не-ет, закричал кто-то внутри у Люсинды. Не-ет, ни за что!
Никогда! Балет, музыка, а дальше что, как любила спрашивать Олимпиада?! Рынок, палатка и Ашот?! Только не это!
И так Люсинде стало жалко свою дочечку, свою маленькую девочку, свою зайку, что от горя она даже всхлипнула.
И накликала.
Пока она утирала нос, соседская дверь открылась и показался Ашот – не к ночи будь помянут. Люба провожала его, и вид у нее был довольно сердитый – мало дал, что ли?
– Далеко собралась? – с ходу спросил Ашот. – На ночь глядя?
– А тебе-то что? – из-за его спины спросила Люба. – Идет девушка и пускай себе идет, и ты иди.
– А ты не встревай, – ласково сказал Ашот Любе. Так ласково, что она попятилась. – Я тебе не за то деньги плачу, чтобы меня, как мальчишку, вокруг пальца!..
– А ты меня лучше слушай, – огрызнулась Люба. – И приезжай почаще. А то что такое?! Пришел на пять минут, и, здрасти-пожалуйста, побег уже!
– На сколько мог, на столько и пришел, – все так же ласково сказал Ашот, не отпуская взглядом Люсинду. – Хоть на пять, хоть на две, ты знай свое дело!
Возмущенно бормоча, Люба закрыла свою дверь, и Люсинда моментально оказалась безо всякой поддержки.
Нужно уходить очень быстро. Так быстро, чтобы он не успел ничего сказать. А то хуже будет.
Люсинда ринулась вниз по лестнице, но у самой двери он ее перехватил. Он был небольшого роста, с покатыми плечами, но жилистый и довольно сильный.
– Куда бежишь, слушай? – спросил он, и обезьянья волосатая лапка крепко сжала ее локоть. – Куда торопишься? Свидание у тебя?
– В супермакрет, – сказала Люсинда. – Тете Верочке за тортом.
– Ай, зачем обманываешь?! Нехорошо обманывать!
– Да что мне тебя обманывать! Я правду говорю.
Ашот прищурился. На лысине у него проступил пот, Люсинде было видно, как он блестит.
– Садись, подвезу.
– Да не, не надо, я сама!
Она еще пыталась изобразить дурочку, как-то отвертеться, но уже было понятно, что на этот раз все плохо, гораздо хуже, чем обычно, потому что Ашот разозлен, разозлен всерьез, и Люба что-то там напортачила, а именно она всегда говорила ему про Люсинду – не трогай!
– Садись, говорю, – настойчиво сказал Ашот и тяжело поглядел на нее. – Подвезу.
На улице было совсем темно и ветрено, как бывает в марте, когда зима вот-вот сломается, вот-вот, еще немного, и весна победит, но пока еще не понятно до конца, кто кого, пока еще они борются, и то одна одолевает, то другая.
Боком к подъезду, очень близко стояла какая-то большая машина, Люсинда не разглядела какая, да она и не понимала толком в машинах. Ашот всегда въезжал почти в подъезд – истинный хозяин жизни!
– Давай-давай, иди, иди! – Он крепко держал ее, локоть не выпускал, а Люсинда делала попытки освободиться, пока еще слабые, не слишком настойчивые, потому что понимала – как только она начнет вырываться всерьез, а он всерьез будет ее не пускать, настанет ей конец. Нужно как-то ловко выкрутиться,
