отсюда и заставлю себя обо всем позабыть, в том числе и о письме, пришедшем по электронной почте! Пусть эта ведьма разбирается со своей жизнью сама. Не в Вероне же мы, в самом-то деле!..
– Вам когда-нибудь кто-нибудь ломал жизнь?
– Светлан, простите меня, но я ничего не понимаю из того, что вы говорите.
– Мой отец всю жизнь проработал в Министерстве сельского хозяйства. Он был начальником управления и очень деловым человеком. Мы всегда жили хорошо, даже когда началась перестройка и все стали жить плохо. Однажды я прочитала про девяностые годы, что тогда была «зоологическая демократия», и это очень верно, Михаил Алексеевич.
– При чем здесь демократия?
– При том, что тогда все жили в соответствии с зоологическими законами.
– Законы всегда только законы, Светлана.
– Вам видней. Но все равно тогда они были зоологическими. Или ты сожрешь, или тебя сожрут и не подавятся.
– О, времена, – сказал Глебов по-латыни. – О, нравы!..
Он изо всех сил сопротивлялся ее рассказу, он уже не хотел его слушать, потому что боялся. За себя и за нее.
Что он станет делать, если она сейчас признается ему в убийстве?! Или еще в чем-то худшем?!
– Мой отец принял несколько очень рискованных решений. Как обычно, он принимал их не один, но люди, которые вместе с ним должны были бы отвечать, как это говорится, по всей строгости закона, оказались, видимо, умнее моего отца. Когда началось следствие, получилось так, что все бумаги подписаны только им и он виноват во всем.
– Какого рода решения?
– От имени министерства он продал несколько огромных земельных владений в Подмосковье каким-то сомнительным личностям. Конечно, он не имел права их продавать, это была государственная собственность, конечно, за нее заплатили миллионы. Не только моему отцу, но и всем остальным.
Глебов вдруг начал что-то вспоминать.
– Но вашего отца ведь так и не посадили, верно? Его фамилия Снегирев?
– Не посадили, – подтвердила она. – Потому что вмешался Евгений Иванович Грицук, его давний приятель. Он сказал, что все уладит, но в обмен на меня. Или он получает меня в личное и безраздельное пользование, или мой отец садится в тюрьму навсегда.
– Именно навсегда?
– Да. Мой дедушка был политическим заключенным. Его посадили в конце войны, и он отсидел до пятьдесят третьего года. Мой отец родился в Соликамске и всю жизнь очень хворал. Если бы не мама и бабушка, которые за ним ухаживали, как за ребенком, он бы давно умер. В тюрьме он умер бы сразу же.
Глебов помолчал. Ситуация прояснялась, но не слишком.
– И что было дальше?
Она посмотрела на него. Щекам его стало жарко, и почему-то зачесался глаз. Ведьминские чары, должно быть, подействовали.
– Я немедленно вышла замуж за Евгения Ивановича Грицука, и отца тихо и спокойно отправили на пенсию. Вот и все. Никакой тюрьмы и сумы.
– А если бы вы вышли, а отца вашего все-таки посадили? Он ведь вовсе не был всесильным, этот ваш Грицук!
– Михаил Алексеевич, не притворяйтесь! Мне и так очень трудно во всем вам признаваться.
– Нет, ну работал ваш муж какое-то время в администрации президента, но все же он ведь не генеральный прокурор!
– Он сказал, что уладит это дело, если я выйду за него замуж. Я согласилась, и с отца тут же сняли все обвинения. И я вышла замуж.
– Зачем?! – искренне поразился Глебов. – Если обвинения уже сняли, зачем вам было выходить за него?!
– Грицук пообещал, что делу не будет дан законный ход, пока я остаюсь с ним. Как только я сделаю попытку к бегству, следствие сразу же возобновляется. На дела, где речь идет о миллионах, срок давности не распространяется, как вы догадываетесь.
– По-разному, – сказал Глебов.
– Я все проверяла, Михаил Алексеевич. У меня были деньги и вполне осведомленные юристы. Но ни один юрист не может помочь, если человека решили… закопать. Нужно было закопать хоть кого-то, и выбор пал на моего отца. Только и всего.
Глебов посмотрел на нее. Алые пятнышки пылали у нее на щеках, и разлетавшиеся пряди подрагивали. Сейчас она была как-то особенно, неправдоподобно хороша собой.
Пожалуй, Евгения Ивановича Грицука, который мечтал ее заполучить, он, Глебов, вполне понимал.
– Столько лет я мечтала о его смерти, – сказала «ведьма» задумчиво. – Столько лет я придумывала, как именно его убью. Потом я стала мечтать о том, чтобы мой отец поскорее умер! И это было самое ужасное. Ничего ужаснее со мной никогда не было. Нет, пожалуй, было. – Она кивнула сама себе, словно позабыв о Глебове. – Конечно, было!
– Что… было?
