Алиса как раз получила зарплату в своей фармацевтической конторе, и не было никакой необходимости немедленно тратить эти три тысячи, их вполне можно оставить на счете, и Долгов время от времени посматривал на свою кредитную карточку, которая перестала быть просто худосочным и пустым кусочком пластика, данью моде на красивую жизнь! Карточка теперь означала, что у него тоже есть деньги, и он даже вполне может расплатиться этой карточкой в магазине – как в кино!
Он никогда не бывал в магазинах, где можно расплатиться кредитной карточкой, но думать об этом, так сказать, гипотетически, было приятно.
А потом вдруг ему опять заплатили – удивительное дело!.. А потом еще раз, и в конце концов на этом самом пресловутом счете оказалось тысяч пятнадцать долларов или около того.
Пятнадцать тысяч означали, что можно купить машину, «девятку» или даже «десятку», и поставить ее на учет, и оплатить страховку, и еще останется на вполне безбедную жизнь. Или на компьютер. Компьютер даже еще лучше, потому что он нужен был Долгову для работы, а все, что «для работы», всегда было самым важным и шло под номером один!..
Они так и решили – машина и компьютер. Ну, и немного на «баловство». Алиса не возражала.
Она почти никогда ему не возражала, и Долгова это пугало.
Он все думал, когда же закончится игра и начнется настоящая жизнь – та самая, в которой он опять окажется во всем виноват! И она станет говорить ему, что он всегда забывает о ее интересах, что работа ему дороже ее, Алисы, что денег не хватает, что она уже сто лет не была в Париже, а бывший муж готов был ее в этот самый Париж на руках носить!.. Еще она будет говорить про одноклассников, коллег и сослуживцев, которых уже рукой не достать, и упрекать его в том, что он «начисто лишен всех нормальных амбиций».
Вместо этого она говорила ему, что он самый лучший человек на свете и как ей повезло, что она встретила его и даже заманила в постель и в свою жизнь – ей казалось, что это она его заманила!.. И что она теперь знает, что такое любовь, а раньше не знала и принимала за любовь какое-то другое чувство, тоже, может быть, теплое и светлое, но не имеющее к тому, что у нее есть сейчас с Долговым, никакого отношения!..
Еще она повторяла, что он великий врач, – он морщился, вздыхал и спрашивал, зачем она говорит такие глупости.
Еще она говорила, как благодарна судьбе за него, Долгова.
Не то чтобы он ее совсем не слушал или совсем не верил. Он знал ее и знал, что вряд ли она станет так упоенно ему врать в каких-то своих целях, да и вообще так врать вряд ли возможно! Нет, он верил ей, конечно, но все-таки… не до конца.
Он врач и ученый и знает, за что отвечают гормоны, а за что гипофиз или лобные доли мозга. И он все применял свои знания к Алисе, и получалось, что тут дело как раз в гормонах, отчасти в гипофизе, а быть может, и в лобных долях!..
Ничего особенного. Пройдет.
То, что не проходит так долго, удивляло его, и он удивлялся, но всерьез думать «о жизни и любви» у него не хватало времени.
Он просто повторял себе, что не следует особенно увлекаться и надеяться на «вечную любовь». Это смешно в его возрасте. Алиса выдумала его, и немножко выдумала свою собственную «вечную любовь», и продолжает выдумывать, и пусть ее, лишь бы он сам в нее не поверил.
Хватит уже. Один раз поверил.
Рассуждая, какая прекрасная теперь у них будет жизнь с машиной и компьютером, они даже съездили посмотреть эту самую машину.
Была страшная жара, пахло асфальтом и подтекающим машинным маслом, и они походили среди безбрежного моря нестерпимо сверкающих крыш. Это был такой праздник – они выбирали новую машину, первую в их общей жизни, и пусть эти автомобили были все на одно лицо, и красоты в них никакой не было, и продавать их особенно никто не торопился.
Поначалу за ними таскался какой-то унылый тип. На карточке, приколотой к карману рубахи, у него было написано, что он «менеджер по продажам». От жары и плавящегося асфальта продавец нестерпимо потел, прикладывался к пластмассовой бутылке с водой, которая тут же запотевала, как только он заворачивал крышку. Потом он отстал от них, и когда они нашли более или менее подходящую машинку и обнаружили, что продавца нет, Алиса через всю стоянку потащилась к ангару, в котором «оформляли сделки», и привела оттуда уже другого, но тоже до крайности унылого. Этот из бутылки не пил, зато был очень духовитый – темная рубаха на спине под мышками была вся пропитана потом.
Потыкав ключами в замок, духовитый сообщил, что ключей именно от этой машины у него нет, и если уж им так приспичило, они могут посмотреть во-он ту, она ничем от этой не отличается.
Долгов, который терпеть не мог расхлябанности, особенно на работе, сказал, что во-он ту он смотреть не будет, ибо не собирается ее покупать, а просит показать именно эту, которую как раз хочет купить. Духовитый глянул на него замученными глазами, утер пот со лба, потоптался, ушел в сторону ангара и больше не вернулся.
Они еще походили между рядами, поговорили про то, как замечательно, что у них теперь будет новая машина, пусть не эта, а какая-нибудь другая – в конце концов, они ничем не отличаются друг от друга! Долгов еще сказал, что так и не может взять в толк, почему со времен царя Гороха в этой стране производят именно такие, унылые, однообразные и неинтересные машины, а Алиса сказала, что в нее придется поставить хотя бы одну подушку безопасности, потому что ездить просто так она Долгову не позволит, и они еще прикинули, во что им может обойтись эта самая подушка.
А дня через три после работы Долгов потащился к приятелю. В триста одиннадцатой больнице оперировали его отца, и Дмитрий Евгеньевич обещал заехать, чтобы подробно рассказать, что и как. Приятель был «дальний» – кажется, их познакомили на чьей-то даче, и вроде этот самый приятель был какой-то большой бизнесмен. Каким именно бизнесом он занимался, Долгов так и не понял, но тогда, на даче, по своей вечной привычке ни с того ни с сего восхищаться людьми, весь вечер восхищался Борисом. Тот играл на рояле, рассказывал истории как-то так, что хохотали все, по-гусарски ухаживал сразу за всеми дамами, лихо танцевал и участвовал в домашней постановке, которую затеяла хозяйка. Кроме этого самого Бориса и хозяйки, в постановке больше никто не участвовал, все отказались!.. А Борис, похоже, был в искреннем восторге от всех затей, и вечер, который был уже невыносимо скучен, когда гости еще только
