– Что?! – не выдержала Марья Максимовна. – Да не томите вы нас!..
– Что, что! – Лидочка фыркнула и повела плечом. – Японка его открывает, лезет рукой, поднимает страшный визг, бросает мешок, у мыши там, наверное, уже инфаркт!.. Японка бежит, падает, сбегается охрана, портье, девушки из буфета, доктор и управляющий. Все поднимают с пола японку, а она вырывается и кричит!
– И что оказалось?!
– Оказалось, что по-японски «летучая мышь» и «зонтик» пишется одинаково. Одним иероглифом. Японка потеряла зонтик, а мышь приперлась на окно с какого-то склада или из Исаакия. И не была она никакой редкой породы, самая обыкновенная летучая мышь отечественного пошиба! Японка ушиблась, мы ее потом лечили, компенсировали моральный ущерб, а я еще с этой мышью перлась на Васильевский, чтобы ее выпустить, кроме меня никто не хотел. Вы, говорят, Лидия Арсеньевна, всю кашу заварили, вы и расхлебывайте, а мы ее выпускать не желаем. И не поехали, собаки, я одна перлась! Собиралась назавтра сделать харакири, но не решилась. Малодушна потому что.
Вот за этим самым кофе Марья Максимовна и «поспособствовала» Надеждиному трудоустройству. Лидочка обещала подумать и недели через три позвонила.
С тех пор они стали неразлучные подруги, несмотря на разницу в возрасте – Лидочка оказалась старше Нади лет на тридцать.
И все дальнейшее сложилось благодаря Лидочке – работа, карьера, знаменитости, с которыми Лидочка была дружна и охотно знакомила Надежду. Ей было не жалко. Ей никогда ничего не было жалко, такой у нее характер!
Надежда теперь тоже хотела для кого-нибудь стать Лидочкой, чтобы быть как она – благодетельницей, великодушной и щедрой.
Поэтому москвичу Коле Санькову она сочувствовала и все стремилась как-то помочь, тем более говорили, что у него в семье проблемы.
– Коля, вы не переживайте, – шепнула она ему на ухо, когда Дэн Уолш тряхнул своей ластообразной ручищей, Колю поприветствовал. – Все обойдется. Это в первые дни будет неразбериха и суета, а потом все наладится. Американцы начнут заниматься своим делом, мы своим, и к визиту уже все успокоятся. Потом несколько дней обморока и паники, и все!
Коля улыбнулся, и Надежда с удивлением обнаружила, что у него голубые глаза. По-настоящему голубые, как на картинке.
– Никогда не участвовал в таких мероприятиях, – тихо сказал он. – И главное, мне бы поработать подольше. Коллектив узнать, структуру понять! Нет, грянул этот визит, когда меня всего полтора месяца назад из Москвы перевели!
Краем глаза Надежда видела, что Лидочка о чем-то энергично и доброжелательно беседует с Уолшем. Ну о чем она с ним болтает! Договорились же после совещания сразу кофе идти пить!
Наверняка что-то затевает!
– То, что недавно перевели, это даже хорошо! – сказала она вслух. – И глаз не успел замылиться, и ни в каких группировках вы еще не задействованы!
– А у вас что? Группировки?
– А в Москве нет?
Коля Саньков засмеялся тихонько.
– И в Москве есть! Мне, чтобы в «Англию» попасть, столько геморроя досталось! Жена бросила, ей-богу! Ребенку не разрешает со мной по телефону говорить!
– Ужас какой, – искренне сказала Надежда.
Юля Беляева протиснулась мимо, улыбнулась и прошла и уже из-за двери показала на часы – давай, мол, кофе же пить собирались! Надежда чуть заметно кивнула. Во-первых, Лидочка все еще любезничала с полковником, во-вторых, Колю жалко.
– Меня тоже муж бросил, – сообщила она неизвестно зачем. Она никому в этом не признавалась, и в отеле, кроме Лидочки, еще никто не знал. И когда она вдруг это сказала, простыми будничными словами – дело-то житейское, что такого! – да еще почти незнакомому человеку, кровь вдруг бросилась ей в лицо и затопила всю голову разом, до самой макушки.
Крови было так много, что она не умещалась в черепе, давила на глаза и уши, вылилась красным нездоровым цветом на шею и щеки.
Ее тоже бросил муж. А что, разве вы не знали?! Ушел, ушел, еще в начале лета ушел! Житейское дело, что такого!
– Надежда, что с вами?! Вам… плохо?
– Мне хорошо, – проблеяла она овечьим голосом, – душно что-то только. Извините меня, я сейчас.
И она выскочила из белого зала с колоннами, где они совещались, собираясь бежать на лестницу, где можно остановиться, взяться за голову, переполненную кровью, и постоять в одиночестве, чтобы никто не видел, даже Лидочка, чтобы никто не догадался, как ей плохо, и что еще ничего не кончилось, несмотря на то что прошло уже шесть недель – сорок два дня, тысяча восемь часов!..
Уже тысячу восемь часов она приходит домой одна. Утром или вечером, вечером или утром, в зависимости от смены, дневной или вечерней. Дома все как прежде – две просторные комнаты в старинном питерском доме и неуютная кухня с наглухо заколоченной дверью на «черную» лестницу. На кухне Надежда не любила бывать и ужин всегда подавала в гостиную, на круглый стол. Уже тысячу восемь часов она никому не подает ужин, потому что себе подавать глупо, можно ведь и в отеле поесть, и повариха Эльвира Александровна любит ее кормить фирменными пирогами, которые пекут только в «Англии». Надежда ест пироги, думает о том, как ей не хочется домой, в свои две просторные пустые комнаты, а Эльвира Александровна рассказывает, как славился на весь Ленинград, да что Ленинград, на всю Россию кондитерский цех «Англии»!
