джинсы ноги и прислонившись затылком к прохладной стене. Ему нужно было еще с полчаса, чтобы прийти в себя. Через полчаса он сможет работать и превратится в того Тимофея Кольцова, которого знают все. Он был рад, что деньги вполне позволяют ему иметь жизненное пространство такого размера, что почти не приходится пересекаться с женой. Ее присутствия рядом он бы не вынес. Да и ей от его присутствия радости мало.

Тимофей отлично представлял себе, какое впечатление он производит на людей. Он давно раскусил их всех и знал, как ими управлять. Он знал наперечет все их слабости и страхи, их мелочность и эгоизм. Он знал, на чем стоит играть, а что приберечь за пазухой для последнего удара. Не было случая, чтобы он рассчитал неправильно, ошибся и отпустил жертву целой и невредимой. Он гнул их, ломал, топтал и заставлял действовать в собственных интересах. Слабых он заглатывал не жуя, а сильных выплевывал в непригодном к употреблению состоянии.

Еще он отлично умел их организовать для нужной ему работы. Он контролировал подчиненных с мелочностью надоедливого комара и кровожадностью акулы. Он знал все обо всех и никому ничего не спускал. Он до отвала кормил их, и ближних, и дальних, – о зарплатах на его заводах по России ходили легенды – и требовал, требовал, как одержимый. Впрочем, он и был одержимый. Ближайшее окружение знало о нем ничуть не больше, чем начальник цеха самой последней его верфи. Он ни с кем не дружил, никого не любил и никому не доверял. Журналисты боялись и недолюбливали его за пренебрежение, граничащее с хамством, – он знал, что общаться с прессой не умеет, а учиться ему было некогда и недосуг, поэтому он выбрал такой тон, что самые наглые и закаленные журналисты терялись. Ему все сходило с рук, потому что за него горой стояли люди, работающие на его производствах, а остальных он не замечал. Он управлял своей державой с ловкостью латиноамериканского диктатора и был уверен, что размер державы для него уже не имеет значения. Хотя бы и… сколько там она?.. одна шестая часть суши.

Он не был честолюбив в прямом смысле этого слова. Но пребывал в абсолютной уверенности, что, если будет работать по двадцать часов в сутки, у его личного дьявола не останется никаких шансов.

В восемь часов он сделал первый за этот день звонок. В восемь тридцать он уехал на работу, даже не вспомнив о том, что жена так и не вышла его проводить.

Встреча была назначена на пять часов, а к трем в агентстве «Юнион» началась тихая паника. С утра все уже поняли – что-то происходит. Солнцева сидела в кабинете у Приходченко с десяти часов. Скворцов, приехавший, по своему обыкновению, позже всех, тоже сразу отправился туда. Даже разделся прямо в приемной генерального. Секретарша Ира знала по опыту, что это очень плохой признак. Без остановки они пили кофе и курили, хотя, как правило, Приходченко не любил, когда чужие курят в его кабинете, да еще так много. Явно происходило что-то непонятное и оттого пугающее.

В середине дня слухи о новом, невиданном заказе просочились из района приемной генерального, и предположения высказывались одно другого невероятней. Самая близкая к Катерине сотрудница Людочка Кулагина, прозванная, естественно, Милочкой, утверждала, что они теперь «будут делать рекламу самому Чубайсу». Саша Андреев и Миша Гордеев, великие сборщики информации, осторожно помалкивали и многозначительно переглядывались. Большинство остальных шатались по кабинетам в надежде выудить информацию или услышать что-нибудь, что можно будет как-нибудь истолковать. В общем, никто не работал.

Из «Коммерсанта» позвонил знакомый журналист и спросил, правда ли, что они заключили договор с Газпромом, после чего шушуканье усилилось раз в десять.

Все сотрудники не слишком большого, но вполне процветающего агентства по связям с общественностью «Юнион» понимали, что новые заказчики, пожелавшие сделать себе «общественное лицо», – это работа, зарплата, стабильность и надежды на спокойное будущее. Большинство сотрудников перешли сюда вслед за Приходченко из умирающего ТАСС, и второй раз проходить через смерть целой структуры, в которой все так или иначе работали и были объединены хотя бы видимостью общего дела, никому не хотелось. Поэтому за «Юнион» болели все, и даже не слишком трудолюбивые сотрудники. С другой стороны, новые заказы – это всегда нервотрепка, недовольство начальства медленно соображающими подчиненными, работа по вечерам и выходным, командировки, выяснение отношений… То ли дело, когда работа идет по накатанным рельсам, телефон почти не звонит, рядом закипает чайник, а в компьютере новая космическая игрушка!

В два часа Приходченко объявил через секретаршу, что в семь будет собрание, и попросил никого не расходиться. В четыре все имеющиеся в «Юнионе» начальники – Приходченко, Скворцов и Солнцева – отбыли на приходченковском «Вольво» в неизвестном направлении.

Шофер Гриша Иванников смерть как хотел послушать, из-за чего весь сыр-бор, но все трое молчали. Как обычно, шофер Гриша был самый осведомленный человек в конторе. Он знал о начальнике все. Где был, во сколько ушел, что ел и сколько пил. Любопытные Гришины уши слышали очень много, но умная Гришина голова держала рот на замке. Приходченко доверял Грише целиком и полностью, и тот доверие оправдывал. Правда, иногда Олег все же ездил один, без шофера. Не так уж часто, но вполне достаточно для того, чтобы какая-то часть его жизни оставалась для Гриши неизвестной. Гриша, как и все остальные, про нового клиента уже прослышал и мечтал первым узнать, кто это.

– Все-таки это ерунда какая-то, – вдруг сказала с заднего сиденья Солнцева, – мы не вытянем политическую кампанию. Мы только потеряем репутацию и вообще останемся на бобах. Черт, ну почему вы так хотите его денег!

– Потому что их очень много, – равнодушно ответил Скворцов, глядя в газету. Гриша еще двадцать минут назад в зеркало заднего вида заметил, что страницы Скворцов не переворачивает.

– Потребуется хорошо продуманная PR-кампания, – себе под нос, как будто безмерно устав повторять одно и то же, сказал Приходченко.

– Да не поможет никакая PR-кампания. – Катерина тоже говорила без напора, как по необходимости. Гриша ее такой и не видел никогда. – Разве вы не понимаете? Человек с таким отрицательным обаянием не может быть политиком. Он едва говорит. Нам нужно просто море информации, чтобы хоть представить себе, как лучше его подать, на чем играть, что предлагать людям в обмен на то, что они за него проголосуют. Я имею в виду образ … кого? Друга? Брата? Родного отца? Заботливого хозяина? Он разве на них похож? На кого он похож, так это на мешок с отрубями? И где мы возьмем информацию? Вряд ли нам ее дадут, а Гордеев с Андреевым будут ее год собирать!

Приходченко перебил:

– Если Андреев с Гордеевым будут собирать год, значит, ты их уволишь и наймешь Иванова с Петровым, которые ее соберут за три месяца. И все, хватит. Закрой рот и думай, как произвести хорошее впечатление. Я больше ничего не хочу слышать о сложностях, подстерегающих нас на тернистом жизненном пути. Я хочу конструктивных предложений – что мы будем делать и когда. А для начала перестань дергаться и дергать нас.

Это был суровый выговор. Приходченко, как правило, Катерину щадил, понимая, что ее тонкая натура

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

6

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату