яхту, с клокочущим шипением проносились мимо. При дневном свете они казались гораздо безобиднее.
Экипаж «Тайфуна» изрядно утомился от переживаний бессонной ночи, однако присутствия духа не терял, а с восходом солнца воспрянул окончательно. Теперь самое страшное осталось позади. Даже Михаил чувствовал себя хорошо — после авральной работы морскую болезнь сняло, как рукой.
Но дело было не только в болезни. Михаил чувствовал, что в душе его произошел перелом, никогда больше не испугается он моря. Он, как говорили когда-то, прошел «соленую купель». Много лет спустя, став капитаном торгового флота, он вспоминал ночной шторм на «Тайфуне» и думал о том, что этим штормом окончательно кончилось его детство.
Костя отдал Нине свою зюйдвестку взамен сорванной ветром, ясные глаза девушки лукаво поглядывали из-под широких полей моряцкой шапки.
Посмотрев на Нину при солнечном свете, Михаил ахнул:
— Что с тобой?
Голос был таким, что она тоже испугалась:
— В чем дело?
— Седая, — еле переводя дыхание, пояснил Михаил. Брови, ресницы, выбившиеся из-под зюйдвестки пушистые волосы побелели.
Нина начала звонко и неудержимо хохотать. Засмеялся и Костя:
— Ну, Семихатка, ты как скажешь!
Немного успокоившись, Нина проговорила сквозь смех:
— Да это же соль! Соль морская на волосах осела. А у меня сердце екнуло, что, думаю, такое.
Михаил сперва надулся. Но, как всегда, сердиться долго не мог и скоро сам подшучивал над своей ошибкой.
— Встреча, — сказал Костя.
Контркурсом к «Тайфуну» шло буксирное судно. Оно тяжело переваливалось на волнах, клевало тупым носом воду. Волны захлестывали палубу, докатываясь до капитанского мостика.
Когда буксир подошел совсем близко к яхте, на крыле мостика показался моряк с красными флажками в руках. Сделал знак вызова.
— А ну, читай, — скомандовал Костя. — Флажную азбуку знать обязан.
Матрос буксира быстро замахал флажками. Михаил читал, отделяя слоги:
— Как де-ла? Не нужна-ли по-мощь?
— Ответь: «Спасибо, у нас все в порядке». Флажки под банкой.
Михаил выполнил приказание.
Моряк снова засигналил.
— Счастливого плавания, — расшифровала Нина.
— Передай, — сказал Костя, — «Благодарим, счастливого плавания и вам».
Буксир скоро скрылся, море опять стало пустынным. Ветер немного ослабел. То исчезая среди бурных волн, то взлетая на гребень, шел «Тайфун».
«Девятый вал» высоко подбросил яхту.
— Вон! — сказал Костя.
Михаил и Нина посмотрели, куда он указывал. Далеко на горизонте появилась темная черточка. Она росла, росла, скоро стал виден маяк, суда в порту, ажурные профили кранов, здания.
«Тайфун» вернулся в Одессу.
Болельщики и чемпионы
Дверь кабинета дяди Павы отворилась. Без стука вошел Приклонский. Не здороваясь, плюхнулся на табуретку.
— Уговорил, — отрывисто бросил Приклонский в ответ на вопросительный взгляд начальника яхт- клуба.
— Кого? — недоумевающе спросил дядя Пава.
— Сеньку Шутько.
— Это который в «Локомотиве»?
— Его самого. Эх, и подлец! Во-первых, говорит, оклад не меньше, чем восемь червонцев; во-вторых, премиальные по заводу, как всем прочим.
Дядя Пава встревожился. Перебил:
— Погоди, погоди! Да на что ты его уговорил-то?
— К нам перейдет. Должностенку какую-нибудь выберем, в нашу парусную команду включится.
Дядя Пава даже подпрыгнул в кресле.
— Да ведь он хулиган, рвач, в третье спортивное общество за длинным рублем переходит!
В противоположность собеседнику, Прнклонский сохранял полное спокойствие.
— Это есть, — хладнокровно согласился Илларион Миронович. — Что есть, то есть. Я же отмечаю — высокой марки подлец.
— Так зачем же?
— А затем! — бритое лицо Приклонского посерьезнело, в голосе зазвучали поучающие нотки. — Рассуди, голуба. Лучший гонщик Костя Иванченко — у нас. Второй гонщик — Сенька Шутько — где будет? Опять же у нас. А третий? Третий ты, и тоже у нас. Выходит, что мы имеем? Мы имеем отличную заводскую команду спортсменов-парусников.
Дядя Пава сел, опустил голову. Вздрагивающими грубыми пальцами достал пачку сигарет, закурил. Долго молчал, сдерживая себя, и все-таки сдержать не смог. Поднял голову, в упор посмотрел на Приклонского:
— Эх, Илларион Миронович, Илларион Миронович! До чего же ты вредный для спорта человек!
От удивления Приклонский даже не обиделся. Тусклые глаза его с отечными мешками заморгали,
— Сдурел? — ответил после паузы. — Я-то вредный?! Я спортом всю жизнь занимаюсь, душу ему отдал.
Дядя Пава покраснел. Зло сжались крепкие губы.
— Всю жизнь занимаешься?! Идем!
Схватил Приклонского за руку.
— Ой, больно! Пусти!
— Ничего, идем!
Вывел Иллариона Мироновича из начальнической конторки на спортивную площадку, подтащил к турнику.
— Выжмись.
— То есть как, голуба, выжаться?
— Вот так, — дядя Пава с завидной для его лет легкостью подтянулся на руках, ноги согнув под прямым углом к туловищу.
Приклонский искренне рассмеялся:
— Ой, уморил! Я и молодой был таких штук не выкидывал, а теперь, — махнул рукой. — Скажет же: «выжмись»!
— Ладно! А стометровку за сколько проплывешь?
Приклонский продолжал насмешливо улыбаться.
— Я, голуба, в море лет десять не купался. Радикулит проклятый замучил. Вот здесь колет, а сюда постреливает, — пухлой вялой рукой показал, куда колет, а куда «постреливает».
— Ну, тогда хоть скажи, чем на яхте поворот оверштаг от поворота фордевинд отличается?
Ироническая ухмылка не сходила с лица Приклонского. Непонятное возмущение старого моряка искренне забавляло Иллариона Мироновича.
— Ты меня, голуба, иностранными словами не стращай.
