пасть, оттуда вылетали десятки младенцев, которые тут же начинали плавать вокруг него, то и дело ныряя в море и выныривая обратно.
Что касается Жюли, то ей, по-видимому, приснились поезда. Во всяком случае, утром она заговорила со мной о трансканадском поезде, информацию о котором вычитала когда-то в своем путеводителе: это был Canadian Pacific Railway, комфортабельный экспресс, преодолевавший за четверо суток расстояние между Ванкувером и Монреалем. «Всего четверо суток? — переспросил я. — На машине это займет как минимум вдвое больше».
— Вот именно это меня и отпугивает. А ты поезжай на машине, если хочешь.
Последовала короткая дискуссия, касавшаяся судьбы Люка, чье общество мы стали оспаривать друг у друга: Жюли, ссылаясь на свое состояние, я — на невыносимое одиночество, грозившее мне во время этого восьми или девятидневного переезда.
Потом мы отправились на вокзал. Поезд отходил ежедневно в восемь тридцать вечера, и на сегодня еще оставались свободные места. Мы купили билет для Жюли. Я спрашивал себя, чем на самом деле объясняется ее решение ехать поездом — усталостью от непрерывных странствий или, что более вероятно, усталостью от супружеской жизни? Ибо вот уже шесть месяцев как мы с ней жили бок о бок, не расставаясь ни на минуту, терпя друг друга с утра до вечера.
Сцена на вокзале вылилась в мелодраму, какими изобилует кино: душераздирающее расставание женщины с возлюбленным, матери с ребенком; когда Жюли взяла на руки Люка, слезы хлынули из ее глаз с удвоенной силой. «Люк, возлюбленный мой!» — шепнула она ему на ушко, тогда как ее возлюбленным, вообще-то, был я. В общем, смятение достигло апогея — смятение чувств, как это всегда бывает при прощаниях и встречах.
И вот мы в последний раз видим Жюли за окном ее купе, и я не верю своим глазам: неужели она сейчас уедет от нас в этом великолепном голубом экспрессе с золотыми буквами «Canadian Pacific Railway» на вагонах?! Она машет левой рукой, а правой утирает слезы. Люк машет ей в ответ, я тоже. Начальник вокзала дает свисток, и поезд медленно, с адским грохотом, трогается с места. Мы с Люком бежим по перрону все быстрей и быстрей, чтобы не потерять из вида Жюли, которая высунулась из окна. Я кричу ей: «Pericoloso sporgersi!» [58], но тут поезд набирает скорость и с пронзительным гудком исчезает в ночной тьме.
Теперь я испытывал только одно желание — сесть в машину и попытаться нагнать поезд, чтобы встречать Жюли на каждой станции. Сверившись с картой, я увидел, что ближайшая остановка будет в Банфе, в районе Скалистых гор. Однако в этой гонке за поездом мне предстояло покрыть расстояние в восемьсот пятьдесят километров, а я не забыл, что, несмотря на новенькие тормоза, старичок «фольксваген» даже на ровной местности может ехать со скоростью восемьдесят восемь километров в час, не более. Может быть, поезд сделает остановку и раньше, в Хоупе или Камлупсе, но, пока я буду наводить справки на вокзале, он окажется уже далеко. Ладно, Люк, отправляемся в путь! Нам больше нечего делать в Ванкувере, тем более без Жюли. Снова зарядил мелкий дождичек: как говорили, самая привычная погода для Ванкувера, притом что здесь не бывает морозов, а это истинное чудо в Канаде, где температура иногда падает до минус тридцати, — самый подходящий климат для старых эскимосов, которые покидают свои иглу, чтобы отправиться умирать в Ванкувер, как другие старики едут оканчивать жизнь в Ницце или Майами.
Я вихрем сорвался с места и выехал на шоссе, идущее вдоль железнодорожных путей. Но поезд Жюли давным-давно пропал из виду. Даже его свистков уже не было слышно в темноте. Проехав несколько километров, мы уткнулись в опущенный шлагбаум, и я приготовился увидеть, как мимо нас промчится роскошный Canadian Pacific Railway с Жюли в вагоне; увы, это был нескончаемо длинный товарняк, мешавший нам проехать. Люк, привязанный ремнем безопасности к сиденью, заснул, устав от переизбытка эмоций. Это ведь и впрямь ужасно — первое расставание с мамой. Стоит только посмотреть, как малые ребятишки цепляются за юбки матерей на школьном дворе, в первый день занятий, рыдая так, словно расстаются с ними навеки. Нужно иметь каменное сердце, чтобы не дрогнуть при виде этой сцены.
Шоссе, пересекавшее Канаду с запада на восток, тоже значилось под номером 1. Интересно, какая инстанция присваивает номера дорогам и какими критериями при этом руководствуются чиновники? Эти вопросы не давали мне покоя все последующие дни. В противоположность своему калифорнийскому аналогу, автостраде, которая идет вдоль океана, вполне заслуживая тем самым почетное первенство на карте, трансканадская магистраль проложена без всякого учета природного рельефа и с полным отсутствием логики: сворачивает то к очередной речке, то к американской границе. Вот и сейчас мы довольно долго ехали вдоль берега реки Томпсон. Время было уже позднее, я вилял вместе с дорогой, следуя указателям, ведущим к лыжным равнинным трассам. На дворе стоял сентябрь, до зимнего сезона оставалось еще несколько месяцев, но эти неизменные плакаты высокомерно игнорировали реальность. Я растроганно вспомнил озеро в брюссельском лесу Камбр, точно так же обвешанное щитами с изображением конькобежца и грозной надписью: «Запрещается выходить на лед!» Даже в самую страшную летнюю жару местным властям не приходило в голову снять эти плакаты, над которыми смеялись вспотевшие от зноя гуляющие.
Люк все еще спал, когда я поставил машину у берега реки, чье журчание, должно быть, навеивало приятные сны. Он не проснулся даже тогда, когда я стал укладывать его в постельку под крышей трейлера. В тот день он остался без ужина. Впрочем, я тоже. Нам было не до еды.
Я прошелся вдоль реки. Небо было темное, свинцовое. Я так измотался, что лег спать прямо в одежде. События прошедшего дня мелькали у меня перед глазами беспорядочно и назойливо, будто кадры какого-то безумного фильма. По мере того как проходила ночь, мною медленно завладевала странная боязнь, вначале смутная, затем более определенная и, наконец, выразившаяся в двух словах — страх смерти. Я представлял себе, как Люк, проснувшись, бесконечно и безнадежно зовет мать и отца — ее, исчезнувшую вместе с поездом, и его, испустившего дух. У меня в ушах звучали его рыдания, заглушаемые рокотом реки. И тщетно я убеждал себя, что в тридцать лет, если верить статистике, риск естественной смерти близок к нулю: мне не удавалось выбросить из головы образ Люка, покинутого, оставшегося в полном одиночестве.
Моя первая бессонная ночь, первая ночь без Жюли. Я то и дело протягивал руку, в неосознанной надежде коснуться ее сонного тела, но пальцы мои встречали только пустоту.
Было три часа утра, когда я встал, отчаявшись заснуть, и взглянул на Люка, крепко спавшего в гнездышке над моей головой: счастливчик, ему было еще неведомо это чувство неприкаянности, связанное с отсутствием близкого человека. Долго я глядел на него, вслушиваясь в его ровное дыхание и пытаясь найти сон в этом мерном ритме. «Младенцам все кажется таким простым», — думал я, укладываясь снова, и вскоре действительно забылся сном.
Лишь на следующее утро я, наконец, осознал, что нас ждет: мне предстояло пересечь всю Канаду с запада на восток, по шоссе № 1, то есть проехать пять тысяч километров, ведя машину по восемь часов в день, как будто я нанялся на работу. С момента отъезда в Америку я утратил всякое представление о времени, о четком распорядке дня, которому, однако, подчинялся, живя в Брюсселе: подъем в семь тридцать, офис с девяти до восемнадцати, отход ко сну в двадцать три часа, и так семь дней в неделю, поскольку выходные мало чем отличались от будней. Я быстренько прикинул: пять тысяч километров, поделенные на восемь часов в день, при средней скорости семьдесят километров в час, — как ни крути, получалось, что дорога займет девять дней, не меньше. «Вставай, Люк, надо спешить, если мы хотим успеть в Банф до темноты!»
Сев на берегу реки, мы сытно позавтракали, компенсируя тем самым вчерашнюю диету. Пока я прибирал в трейлере, Люк бросал камешки в воду, и я не упускал его из виду, то и дело остерегая: «Эй, Люк, осторожно, не подходи слишком близко к воде!»
Мы долго ехали вдоль берега этой реки, носившей имя производителя электротоваров Томпсона, по шоссе № 1, которое тянулось до озера Камлупс; ландшафт был, ей-богу, просто великолепен: леса, скалы и каньоны, проточенные водой, извечно готовой размывать каменистую почву, если она достаточно податлива. Окружающий пейзаж становился все более величественным по мере того, как мы приближались к цепи Скалистых гор, посылавшей нам навстречу свои водопады и крутые утесы. «Не правда ли, Британская Колумбия очень красива!» — сказал я Люку в тот момент, когда мы пересекали границу Альберты. Люк, знакомый с географией только по тем видам, что мелькали в окне трейлера, закивал. Я был
