Все еще будет

Плавно качаясь на волнах, к причалу подходила большая белая яхта с загадочным названием Could Be. Среди веселой, преимущественно женской, компании выделялся высокий темноволосый мужчина. На нем были щегольские белые брюки и сине-белый свитер. Легко спрыгнув на пирс, он галантно помог дамам спуститься по трапу. Высокая брюнетка с длинными распущенными волосами задержалась у трапа и, обняв дамского угодника за шею, нежно поцеловала в щеку. Он что-то сказал ей в ответ, и вся компания разразилась смехом. Это был не тот смех, который называют дружным, а, скорее, эклектичное сплетение кокетливого похихикивания, грубых басистых перекатов и сердечного, добродушного хохота. От такой чудовищной какофонии Маргарита невольно поморщилась.

Возможно, эта сцена не вызвала бы у нее столь неприкрытого раздражения, если бы пижоном и душой компании, а также источником сердечно-добродушного смеха не был Иноземцев.

Поймав ее неодобрительный взгляд, он загадочно улыбнулся. Она же отвернулась и невесомой, грациозной походкой быстро зашагала в гору.

В том месте, где дорога делала крутой поворот, Маргарита невольно обернулась. Развеселая компания уже покинула пирс. Иноземцев сидел один на носу пришвартовавшейся яхты и, как показалось Маргарите, смотрел в ее сторону.

Глава пятая, в которой речь пойдет о помутнении рассудка

Попойду – остановлюся,
Посмотрю на высоту.
Умный любит за характер,
А дурак – за красоту.

Восседая на носу своей яхты и смотря вслед гордо удаляющейся Маргарите Северовой, Иван Иноземцев пришел к весьма неутешительному, печальному выводу: он влюбился. Глупо, по-идиотски, безнадежно. И даже позволил себе на мгновение возрадоваться, когда она, почувствовав его взгляд, обернулась. Но уже в следующую секунду раскис, трезво рассудив, что ситуация аховая и радоваться, собственно, нечему.

Вот уже больше года, как он пребывал в счастливейшем, почти блаженном, состоянии, излечившись от наваждения, свалившегося на него пять лет тому назад. И звали это наваждение Зинаидой Лавровой. Он впервые увидел ее в Североречинске, на гастролях известного московского театра. Пришел на спектакль не из любви к Мельпомене, которой совершенно не страдал, поскольку с детства к хождению по театрам приучен не был, а по необходимости: решил зазвать популярную труппу в Вольногоры – так сказать, создать еще одну приманку, или культурную составляющую курорта.

Давали «Чайку». Пьесу начал смотреть без интереса. А потом вдруг зацепило, что-то зашевелилось, поднялось в груди. После спектакля вышел законченным театралом. А познакомившись с Зинаидой Лавровой, непревзойденно игравшей Нину Заречную, он просто пошел в разнос. Дожил до тридцати лет, а крыша покосилась, а затем и полностью съехала впервые. По ее звонку садился за руль и мчался в Москву, чтобы пробыть вместе какие-то два часа. Выстроил в Вольногорах для нее театр. Перестроил под нее свой дом – в надежде на то, что она когда-то решит в нем поселиться. Так продолжалось довольно долго – до тех пор, пока однажды не совершил непростительную глупость: не дождавшись ее звонка, объявился в столице по собственной инициативе. Так сказать, с приятным сюрпризом.

Было уже далеко за полночь. Впрочем, на Тверском бульваре, где у нее была уютная, симпатичная квартирка, народу было как днем. Что ж, столица. Так вот, прижимая к страстному сердцу ее любимые желтые розы, пулей взлетел на пятый этаж – лифта ждать не стал, уж больно невтерпеж было поскорее заключить возлюбленную в свои горячие объятия. Когда она наконец-то отворила вожделенную дверь, он не сразу смог уяснить, почему она не разделяет его трепетной радости и нетерпеливого восторга. Однако всё сию же секунду разъяснилось. Хриплый, гнусавый мужской голос (обладателю было в лучшем случае за шестьдесят) закричал: «Кто там, Зина? Закрывай дверь скорее. Ты же знаешь, как я не люблю сквозняков». Ее слова «Не волнуйся, это очередной поклонник-прилипала. Я уже бегу, милый» ввергли Ивана в состояние полнейшего оцепенения. К такому пируэту судьбы он не был готов совершенно.

Она небрежно взяла цветы, сделала выразительные глаза, как бы говорившие: «Ну и подставил ты меня, идиот». Громко захлопнула дверь. А он, как полнейший лопух и тот самый идиот, о котором она весьма справедливо говорила своими бесстыжими глазами, продолжал стоять на лестничной клетке, не понимая, с чего это вдруг зеленый цвет ее двери, казавшийся еще недавно веселящим, желанным, вмиг стал змеиным, подколодным. Так и стоял, будто побитая собака, не зная, что ему теперь делать. Как после всего этого кошмара жить дальше.

Зина, правда, на следующий день позвонила. Прямо с утра пораньше. Искренне извинялась. И все объяснила – без экивоков и обиняков. Мол, она актриса, а актриса, мечтающая о хорошей роли, – всегда заложница режиссера. Надо же в такой ситуации как-то лавировать и выкручиваться. Но любит, мол, она только его, Ивана. И душой была верна ему всегда. Что тело? Тлен, да и только. Поэтому и предложила все оставить как есть, закрыть глаза на глупые условности. Все-таки современные люди. Иван ее внимательно выслушал, но мнения своего не изменил: ему категорически не хотелось лавировать и быть любовником наложницы режиссера.

Перестал ей звонить. На ее звонки тоже принципиально не отвечал. Что, собственно, обсуждать? И без того все предельно ясно.

Она приехала. Говорила с ним резко, даже грубо, зло. Обещала жестоко отомстить, если он тут же не одумается. А как она, собственно, может отомстить ему, Ивану Иноземцеву? Все вообразимые гнусности по отношению к нему уже совершила. Одним словом, Иван не поддался на ее уговоры. Слава Богу, бычьей упертости ему было не занимать. Мог бы даже этой самой упертости без ущерба одолжить, если кому не хватает.

Так и страдал как олух царя небесного, по-прежнему желая ее, жалея и мучаясь. Отчаянно ждал, что она попросит его, как верного рыцаря, помочь ей освободиться от старого поганца. Страдал, пока не увидел ее в воскресной программе «Пока все дома» в качестве законной супруги этого театрального деда. Довольную, счастливую. Сильную, твердо двигающуюся к цели. И ради этой самой цели – нежно держащую престарелого молодожена за его куриную лапку. К счастью, после этой передачи словно пелена с глаз спала. Понял, что у него самого были не все дома. Проанализировал ситуацию, взглянул на нее объективно. И уразумел наконец-то. Вдруг испытал некоторое облегчение, чему сам несказанно обрадовался.

Проблема-то его коренилась в том, что полюбил он не Зинаиду Лаврову, а ее роль, Нину Заречную – хрупкую, беззащитную, страдающую. Познакомившись с Зинаидой Лавровой, он еще некоторое время упорно продолжал звать ее Ниной Заречной. Она смеялась, называла его дурачком, но, собственно, не возражала. Часто, думая о своей Зине, он вспоминал не какие-то ее милые словечки, а что-то от Нины Заречной:

«Помните, вы подстрелили чайку? Случайно пришел человек, увидел и от нечего делать погубил…»

или

«Хорошо было прежде… Какая ясная, теплая, радостная, чистая жизнь, какие чувства – чувства, похожие на нежные, изящные цветы…»

По всему выходило, что воспылал он к Нине Заречной, хотел ее спасти, защитить, пригреть, как-то изменить ее судьбу. Он даже в своих тайных мечтах каламбурил, что приедет его Заречная в Северное Заречье, и будут жить они долго и счастливо. Однако так выходило, что его Нине Заречной нужно не Заречье, а лавры. По сути, она, Зинаида Лаврова, держала его за самца по вызову, поскольку ее полинялый режиссер, видимо, не во всем был одинаково талантлив.

По результатам этого постигшего его откровения сделал следующие выводы. Во-первых, видимо, у него, Ивана Иноземцева, планида такая – кого-то опекать и защищать, поэтому впредь нужно держать ухо востро с особами беззащитного, ранимого вида. Вероятно, именно так и выглядит его подсознательный образ женщины, или, по Юнгу, анимы, живущий в каждом мужчине. Во-вторых, лицедейство и мимикрия ему категорически противопоказаны. Вывод: держаться подальше от дам актерского склада, склонных к фальши и лавированию.

Когда все это осознал, окончательно освободился от тяжких оков. Зажил свободно и счастливо – еще лучше, чем до встречи с Зинаидой Лавровой. Как побочное следствие – попросту перестал ходить в театр, в одночасье разлюбил его. Конечно, случались у него увлечения (нетеатрального свойства) и после этой поучительной истории, но исключительно с холодной, трезвой головой. Без потери рассудка. И с дамами, не страдающими подкупающей беззащитностью или склонностью к актерству.

Но теперь в одночасье все переменилось. Вдруг осознал, что утратил контроль над собой – влюбился