которых был повинен отнюдь не Бобик.
Когда стало ясно, что Иноземцев увлекся заботой о своих ранах (слабость, свойственная многим представителям сильной половины человечества), Маргарита уловила момент и получше рассмотрела его. И сделала это непредвзято, на время закрыв глаза на имевшие место проявления необузданного характера вольногорского безумца.
И что же? Очевидно, что не красавец. Но все же привлекателен. Несомненно, привлекателен. Живые карие глаза (один из которых разок как будто отвлекся от ран и косанул на нее) и непослушные каштановые волосы придавали его облику определенную мягкость (тут же решила: мягкость эта обманчивая). Высокий лоб, впрочем, тоже говорил в его пользу. А вот острый подбородок и строгий нос были вполне под стать характеру – тут уж ошибки быть не могло. Хоть и широкоплеч, но сухощав, с несколько истощенным видом, что, однако, придавало некую изысканность его облику и вполне могло бы найти отзвук в сердобольном женском сердце – хотя бы от желания его подкормить (но это, скорее, к Дусе).
Вот, собственно, и всё. Больше ничего особенного рассмотреть не успела, потому что раны Иноземцев смазал довольно быстро. Отдав Дусе зеленку, опять вернулся к вопросу о Бобике. Теперь уже осторожно, мягкими движениями взял кота и протянул его Маргарите:
– Постарайтесь не разбудить, – тихо проговорил он, приветливо улыбнулся и зачем-то добавил: – В нем зверя.
Принимая Бобика, Маргарита невольно, сама того совершенно не желая, не предполагая и, соответственно, не планируя, коснулась пальцев Иноземцева. Они были сухими, горячими. Чтобы погасить возникшую неловкость, воспользовалась ситуацией и отнесла Бобика на кухню. Налила теплого молока (сначала сама попробовала, не скисло ли) и покрошила в него немножко хлебного мякиша. Котик был основательным и трудолюбивым. Не отошел от миски, пока все не съел. Потом неожиданно длинным языком облизнул белые от молока усы, тоже несоразмерно длинные.
Когда Маргарита вернулась в гостиную, Иноземцев разжигал камин, встав коленками на пол и приветствуя профессорскую дочь розовыми пятками (напрочь промокшие туфли стояли рядом). Впрочем, затея разжечь камин была очень кстати. Дом, в котором несколько месяцев никто не жил, немного отсырел и продрог.
Дуся копошилась, накрывая на стол. Николай Петрович позабыл о недавнем конфузе из-за Маргариты и, твердо усевшись на своего верного конька, делился с дорогим Иваном Григорьевичем взглядами на образование юношества, с воодушевлением похрустывая ароматным огурчиком домашней засолки:
– Уважение к ученику, друг мой, прежде всего в требовательности к нему и в безграничной вере в его потенциал. Коллега с психологического факультета рассказывал мне о несколько жестоком, с моей точки зрения, эксперименте, который проводили американские ученые лет тридцать тому назад. Протестировали группу учеников. Затем, намеренно умолчав о результатах тестов, произвольно разделили учеников на потенциальных гениев и бездарей, выдав эту информацию за результаты тестов и щедро поделившись ею с педагогами. И что же вы думаете? Когда через полгода опять протестировали ту же группу, с удивлением обнаружили, что те ученики, которых объявили гениями, совершили настоящий прорыв в обучении, а названные бездарями – таковыми и стали. А вывод здесь, друг мой, напрашивается только один. Если педагог не верит в своего ученика, не подбадривает его постоянно, то и тот, скорее всего, в себя не поверит и далеко не пойдет.
– Выходит, детей надо чаще хвалить, – поддержал профессора Иноземцев.
– Непременно, друг мой, непременно. Да и ругать можно по-разному. Можно, к примеру, обозвать ребенка тупым и ни на что негодным. Большинство наших соотечественников именно так воспитывают своих чад. А можно поругать и по-другому, в позитивном ключе: мол, что же ты, такой способный и умный, поленился, не показал себя. Собственно, только так, в позитивном ключе, и позволительно ругать ребенка. Доверьтесь моему обширному педагогическому опыту, Иван Григорьевич. Вы даже не представляете, скольких выдающихся математиков я воспитал за почти три десятка лет. Некоторые с мировым именем. К сожалению, в России мало кто остался. Но они еще вернутся, непременно вернутся. Я вам обещаю.
Затронутая тема была явно близка Николаю Петровичу, и он долго, в деталях рассказывал о своих школьных и университетских годах, но больше всего – о своих геракловых свершениях на педагогическом поприще. Надо сказать, что если он и преувеличивал, то только самую малость, поскольку такие педагоги от Бога, как он, в любые времена были в огромнейшем дефиците. Как говорится, второго такого и в солнечный день не сыскать с самым мощным фонарем.
Вот вроде бы таблица умножения – скучнейшая, простейшая штука, но сколько адского мучения приходится перенести, чтобы ее выучить. По методе Николая Петровича на всё про всё уходили один-два урока. Всё так разъяснит, образные картиночки нарисует, что, как говорится, бездушный камень усвоит и запомнит на всю жизнь. Пускай это было не главное его достижение, но как раз то самое, которое может по достоинству оценить и самый неискушенный в математической науке товарищ, ибо тут же воскресит в памяти солоноватый вкус детских слез, пролитых над этими коварными столбцами на обложке двухкопеечной тетрадки в клеточку.
Словоохотливому настроению московского профессора в немалой степени способствовали холодненькие, запотевшие графинчики с кедровухой и калганом. И если профессор замолкал на минуту- другую, то это легкое замешательство было связано исключительно с трудностью выбора между этими двумя самобытнейшими русскими настойками. Какая ведь заковыка: всегда лучшим кажется то, от чего откажешься. Что-то подобное говорил Сенека. Или кто-то еще.
Иноземцев слушал Николая Петровича с интересом, не упуская при этом возможности изредка украдкой посматривать на Маргариту.
После того как разгорелся камин, в комнате стало жарко. Маргарита сняла шаль и бросила себе на колени. Она сидела полубоком к Ивану Иноземцеву, и он, сам того не желая, обратил внимание на то, как ладно она сложена: длинная белая шея, покатые плечи, гибкая фигура. Он старался убедить себя, что она ему совершенно не нравится. Таким образом он пытался успокоить себя и избавиться от неприятного чувства, что, пока он смотрит на нее, с трудом сдерживая восхищение, она не обращает на него ни малейшего внимания, презирая его за злополучное происшествие на набережной и, скорее всего, считая разбогатевшим купчишкой средней руки. Точнее, лапотником со средствами.
Бедный Иван Григорьевич даже в лице изменился, побледнел. Несколько раз собирался встать и уйти, но Николай Петрович, наконец-то найдя благодарного слушателя, униматься не собирался и вспоминал всё новые и новые истории из своей интеллектуально насыщенной детской, юношеской и профессорской жизни.
Когда Иван Иноземцев подошел, чтобы попрощаться, Маргарита едва кивнула ему. Он второй раз кряду почувствовал себя смущенным и застенчивым. Впрочем, ему было невдомек, что в данном случае реакция Маргариты была лишь неуклюжей попыткой компенсировать излишнее подобострастие отца.
Невежливость дочери профессор Северов особо строго осуждать не стал, хотя ему не нравилось, что Маргарита недооценивает его нового друга. Буркнул лишь себе под нос: «Могла бы быть пообходительнее. От учтивых слов язык не отсохнет». Но в голосе его не было ни злобы, ни излишней назидательности. Надо сказать, в этот день Николай Петрович находился в экстатическом состоянии и был решительно не склонен к конфликтам, будь то по причине чародейского запаха дома, целебного воздуха или исключительной настоечки домашнего производства.
Дополнительный бальзам на душу лился прямо из приоткрытого окна. Бальзам успокоительный, целебный и живительный. Где-то совсем рядом серебристый женский голос выводил:
Как бы там ни было, Николай Петрович давно не ощущал себя так хорошо и покойно. Будто майский день, именины сердца.
Возвращаясь из Нагорной Слободы к дому на набережной, Иван Иноземцев сознательно дал кругаля – выбрал самый длинный и извилистый путь, через яхт-клуб.
Дождь прекратился. Солнце предпринимало слабые попытки пробиться сквозь тучи, но силы в этот день были явно на стороне туч. Терапевтический эффект от прогулки не оправдал ожидания Ивана. У яхт-клуба присел на лавочку, пытаясь рационально оценить сложившуюся ситуацию. Пришел к выводу, что всему
