Намерзшиеся эскимосы вплотную придвинулись к шумящему примусу и жадно глотают кипяток. Я голыми руками держу горячую железную, кружку и чувствую, как тепло разливается по всему телу. Милая кружка! Какое счастье держать тебя в руках и чувствовать твое благодатное тепло!
Однако пора трогаться. Потянул западный ветерок, и палатка подрагивает. Опять появляются снежные ручейки. Умудренный вчерашним опытом, я залпом проглатываю кипяток, бросаю кружку в мешок и тороплю эскимосов.
В путь! Пока не разыгралась метель, надо добраться до Медвежьего перевала. Дорога к нему лежит как раз между южным и северным горными хребтами. До перевала не больше двух часов пути. Но эти два часа обходятся нам дорого.
Ветер усиливается. Ручейки расширились, поднялись И затянули весь проход между хребтами. Долина преобразилась. На западе за горизонт опускается огромный красный шар солнца. Вернее, не шар, а сфероид. Весь запад горит. Загорается снег, загораются снежные ручьи и пыль над ними. Долина кажется залитой расплавленным металлом, бурно стекающим по её склонам. А на горизонте густо-фиолетовой громадой высятся пик Берри и окружающие его вершины. -
Грандиозный пожар снежных полей одновременно и восхищает и давит своим величием. Эскимосы, обычно равно-Душные к красотам природы, сейчас не отрывают взгляда от курящихся красных потоков.
Етуи возбужденно кричит: «Пинепих'тукм» (Очень хорошо!)
Но огонь этого пожара не греет. Он невыносимо холоден. Ветер проникает сквозь двойную меховую одежду. От дыхания и снежной пыли мех малахая вокруг лица превратился в ледяное кольцо. Руки и лицо потеряли чувствительность. Собак приходится постоянно понукать, но вместо крика у нас вырывается хрип.
Уже стемнело, когда мы въехали на перевал и остановились здесь на ночлег. Ветер чувствуется меньше, но мороз все тот же. Собаки зябнут и жалобно повизгивают. Снег так тверд, что все их старания выкопать себе в нем укрытия ни к чему не приводят.
Мой передовик Фрам, огорченный неудачей, садится на задние лапы, поднимает вверх морду и начинает жалобно выть. Через минуту к нему присоединяется Кудлан, за ним Блошка и скоро воет вся стая. Нужно им помочь. Вынимаем ножи и подходим к беднягам. Они уже знают, что мы хотим делать, и, словно по команде, умолкают. Вырезаем куски крепкого снега и утаптываем образовавшиеся ямки. Собаки ложатся в ямы, свертываются калачиком и старательно прикрывают лапы и носы пушистыми хвостами. Теперь им тепло.
Для себя мы раскидываем палатку. Устилаем снежный пол оленьими шкурами и на них кладем спальные мешки. Усталость берет свое, и мы скоро засыпаем.
Ночью просыпаюсь от сильной боли в ногах — они замерзают. Сегодня не спасает и теплый спальный мешок. За палаткой слышны быстрые шаги. Это греется Етуи. Он вылез из мешка и бегает вокруг палатки. Нноко примостился в углу и старается разжечь примус. Не. спят и женщины. Я тоже расстаюсь с мешком набиваю чайник снегом и подаю его Нноко — кружку спасительного кипятку надо заработать.
Наутро мы решили выехать пораньше и к 3 часам уже разбили палатку на косе Чичерина. Тундра Академии под сплошным покровом снега, в некоторых местах его толщина не более 5 сантиметров, в других — доходит до метра. Вдоль гор тянется шириной около километра полоса застругов [31]. Направление их с юго-запада на северо-восток свидетельствует о том, что здесь в течение зимы господствовали северо-западные ветры. Высота застругов достигает полутора метров. Снег такой плотный, что груженая нарта не оставляет на гребнях застругов ни малейшего следа.
На севере и северо-востоке держится туман. К полудню — около солнца появляется круг, а по бокам его — слабые ложные солнца. Через час на небе возникают столбы. Время от времени они увеличиваются и делаются ярче, потом уменьшаются и затухают.
К 2 часам и круг и столбы исчезают. Мыс Уэринг и близлежащие горы принимают самые причудливые очертания, то вырастая в башни, то превращаясь в затейливые пагоды, то в вазы самых причудливых форм. Вершины гор словно, приподнимаются в воздух, образуя огромные грибы…
К западу от мыса Уэринг тянется вдоль берега полоса льда шириной около километра. Дальше к северу — открытая вода. На воде несколько огромных торосов и редкие небольшие ледяные поля, постепенно отгоняемые течением на северо-запад.
Не успели мы как следует согреться около растопленной печи и напиться чаю, как Аналько отправился на охоту.
В палатке было так тепло, что не хотелось с ней расставаться. Но расстаться пришлось: Етуи увидел около воды медведя. Наскоро сбросив груз с нарт, мы помчались наперерез, зверю. Он шел вдоль кромки льда, резко выделяясь на темном фоне воды.
Упряжки вылетели на свежий тонкий лёд, над которым ещё не потрудились ни снег, ни ветер. Вымерзшая соль, как песок, тормозила нарты. Собаки, ещё не видя зверя, но, вероятно, почуяв его след, в азарте погони подняли вой. Медведь остановился, оглядел нас и поспешно нырнул в воду. Больше мы его не видели.
— Около воды было несколько свежих следов, и Аналько издали видел ещё одного медведя. На воде появились нерпы. Возможность охоты в этих местах окрылила эскимосов, и целый вечер они строили блестящие планы на будущее.
Ночью было дьявольски холодно. Несколько раз я просыпался и колотил ногой об ногу, чтобы отогреть их, хотя я и спал в меховом мешке. А наутро все пространство затянуло ровным льдом толщиной сантиметров в 10.
Мы двинулись к западу и вскоре дошли до собранных осенью костров плавника, где и решили сооружать яранги. Эскимосы принялись за работу. К. вечеру удалось установить большую палатку, внутри натянули меховой полог.
Затопили печь, и вскоре в пологе стало так тепло, что эскимосы разделись догола и, обливаясь потом, приговаривали: «Пух'лъятупих'тук'!» (Жарко!) А на воздухе 30° мороза. Полог невелик: около двух метров в длину и ширину и метра полтора высотой. Неудивительно, что, когда в этот мешок набилось шесть человек, а железная печь так и пылает» в нем жарко. Однако как только печь затухает, так температура падает до нуля. Поэтому Аналько старательно следит за печью.
Спать расположились полусидя, но ночью все непроизвольно приняли горизонтальное положение. Мои ноги оказались на животе эскимоски, она в свою очередь лежала на ногах Нноко. Так же устроились и остальные. Поистине, «в тесноте, да не в обиде»!
Утром Аналько решил установить добрососедские отношения с «туг'ныг'ак'ом» — хозяином этой части острова.
Аналько вышел на середину палатки, сел на землю и заговорил: «Ну, здравствуй! Вот я, Аналько, приехал на твою землю. Начальник дал мне много товаров: табак, чай, сахар, муку. Кушай, кушай! Кури табак! Будем жить дружно. Ты мне давай медведей, песцов, моржей, лахтаков, нерп. Кушай, кушай! Товару много. Кури!»
Произнося этот монолог, Аналько крошил «товары» и разбрасывал их вокруг себя.
«Туг'ныг'ак'» принимает все — продукты, вещи, но всему предпочитает «кывик'». Это блюдо приготовляется из толстой кишки оленя, нафаршированной кусочками оленьего жира. «Кывик'» хранится в яранге, и «туг'ныг'ак'а» угощают им, желая загладить вину или считая, что пора обновить с ним приятельские отношения. Оленей для «кывик'а» у нас на острове не было, но на складе хранились сосиски, по мнению эскимосов, успешно заменявшие излюбленное лакомство черта. Само собой разумеется, Аналько о них не забыл.
Я уже упоминал о том, что, по убеждениям эскимосов, «туг'ныг'ак'» мешает охоте и насылает непогоду. Но, кроме того, он похищает у человека его «тень», отчего эскимос начинает болеть. Чаще всего «тень» попадает в руки черта при сильном испуге. Поэтому эскимос, едва оправившись после какого-нибудь потрясения (например, провалившись под лёд и счастливо избегнув опасности), спешит ублажить черта: бросает в воду буры и упрашивает злого духа вернуть «тень».
После смерти, по поверию эскимосов, «тени» (а у каждого человека их пять!) отделяются от него, умирают по одной каждый год и по истечении времени становятся злыми духами. Таким образом, мир населен легионами злых духов и вся жизнь эскимоса проходит в том, что он ублажает их, хотя иногда
