Джин Уэбстер
Длинноногий дядюшка
Тебе
Среда перед Великим постом
Первая среда каждого месяца была Совершенно Ужасным Днем – днем, которого ждали со страхом, переносили с мужеством и о котором торопились забыть.
На полу не должно быть ни единого пятнышка, на стульях – ни пылинки, а кровати должны быть заправлены без единой складочки. Девяносто семь ёрзавших сироток следовало вычистить, причесать и наглухо застегнуть в свежекрахмальные пестротканые ситцевые платья; и всем девяносто семи следовало напомнить о манерах и велеть говорить «Да, сэр», «Нет, сэр», стоит только какому-нибудь попечителю обратиться к ним.
Это было беспокойное время, и бедной Джеруше Эббот, самой старшей из сирот, приходилось выдерживать основные его тяготы. Но и эта первая среда, как ее предшественницы, подошла, наконец, к завершению.
Джеруша сбежала из кладовой, где она делала бутерброды для гостей приюта, и поднялась по винтовой лестнице, чтобы заняться своей ежедневной работой. В ее особом ведении находился дортуар «F», в котором одиннадцать малышей, от четырех до семи лет, занимали одиннадцать стоявших в ряд кроваток. Джеруша собрала своих подопечных, расправила их мятые платьица, вытерла им носы и повела организованным, добровольным строем в столовую, где они благословенных полчаса были заняты поеданием хлеба с молоком и сливового пудинга.
Потом она присела на подоконник и прижалась пульсирующими висками к прохладному стеклу. Она была на ногах с пяти утра, выполняя указания всех и каждого, ругаемая и понукаемая нервной заведующей. За «сценой» миссис Липпет не всегда сохраняла спокойствие и торжественное достоинство, с которыми встречала своих зрителей – попечителей и посетительниц. Джеруша уставилась в окно на обширную замерзшую лужайку, проследовала взглядом за высокую железную ограду, обозначившую границы приюта, на холмистые хребты, усеянные сельскими домиками, на деревенские шпили, вздымающиеся из-за голых деревьев.
День приближался к концу, и, насколько она знала, вполне успешно. Попечители и курирующий комитет совершили свои обходы, зачитали доклады, выпили свой чай и теперь торопились домой к своим веселым очагам, чтобы еще на месяц забыть о своих надоедливых маленьких подопечных. Джеруша наклонилась вперед, с любопытством и смутной тоской наблюдая за потоком экипажей и автомобилей, выезжающих из ворот приюта. В своем воображении она следовала то за одним, то за другим экипажем, к большим домам, пунктирной линией расположившимся на склоне холма.
Она воображала, как сидит, откинувшись на сиденье, в шубе и бархатной шляпке, отделанной перьями, и беспечно воркует водителю: «Домой». Но на пороге ее дома картинка становилась размытой.
Джеруша обладала воображением, которое, как говаривала миссис Липпет, приведет ее к неприятностям, если она не будет осторожна; но каким бы сильным ни было это воображение, оно не могло перенести ее за входную дверь дома, где она хотела бы оказаться. Бедная, непоседливая, предприимчивая маленькая Джеруша за все свои семнадцать лет ни разу не переступала порог обычного дома. Она не могла представить себе ежедневного существования других людей, не обремененных сиротами.
Томми Диллон, записавшийся в хор, поднимался по ступенькам и шел по коридору, напевая, и чем ближе он подходил к дортуару «F», тем громче становилось его пение. Джеруша оторвалась от окна и вернулась к жизненным невзгодам.
– Кому я понадобилась? – прервала она пение Томми с ноткой острого беспокойства в голосе.
Томми набожно произносил слова нараспев, однако тон его был не лишен доброжелательности. Даже самый бессердечный маленький сирота испытывал симпатию к провинившейся сестре, вызванной в кабинет пред очи раздраженной заведующей; и Томми нравилась Джеруша, несмотря на то, что она иногда тормошила его за руку и почти привела его нос в идеальный порядок.
Джеруша вышла, не проронив ни слова, но на лбу ее залегли две продольные складки. Интересно, что случилось? Может, бутерброды были не достаточно тонкими? Или в ореховых пирожных обнаружилась скорлупа? А может, какая-нибудь дама заметила дыру в чулке Сюзи Хоторн? Или – о, ужас! – один из ее ангелоподобных малышей во вверенном ей дортуаре «F» заляпал попечителя соусом?
Длинный холл с низким потолком не был освещен и, спускаясь по ступенькам, она увидела последнего попечителя, который как раз собирался выйти в открытую дверь по направлению к крытой стоянке для автомобилей. Джеруша составила лишь мимолетное впечатление о человеке – и это впечатление целиком сводилось к высокому росту. Он махал рукой автомобилю, ожидавшему на повороте подъездной аллеи. Когда машина тронулась и, подъехав, замерла на мгновение, от ее светящихся фар на стену холла легли четкие светотени.
Тень изобразила гротескно удлиненные ноги и руки, которые растягивались по полу и стене коридора. Ей-богу, это было похоже на огромного, колеблющегося паука-сенокосца.
Хмурое беспокойство Джеруши уступило место внезапному смеху. Она обладала жизнерадостной натурой и ни разу не упускала случая позабавиться. Если гнетущее присутствие попечителя способно развлечь, то это не сулит ничего хорошего.
Благодаря незначительному эпизоду, она подошла к кабинету в довольно веселом расположении духа, и перед миссис Липпет предстало ее смеющееся лицо. К ее удивлению, заведующая тоже, если и не вполне улыбалась, то, по крайней мере, выглядела исключительно приветливо; у нее было такое же приятное выражение лица, какое она приберегала для посетителей.
– Присядь, Джеруша, мне нужно кое-что тебе сообщить. – Джеруша опустилась на ближайший стул и стала ждать затаив дыхание. За окном пронесся автомобиль, миссис Липпет проводила его взглядом.
– Ты обратила внимание на джентльмена, который только что уехал?
– Я видела его со спины.
– Это один из наших богатейших попечителей, пожертвовавший крупные суммы на поддержку приюта. Я не вправе называть его имя, – он ясно выразился, что хотел бы сохранить инкогнито.
