ГЛАВА XXV
Только мы вдвоем до самой смерти,
только ты и я.
На следующее утро Каро стало лучше.
Она встретилась с Сфорцо, словно ничего не произошло прошлой ночью. Оба были смущены и молчаливы. День проходил, приближаясь к концу. Когда наступила ночь, прохладная и темная, Каро показалось, что с Сфорцо произошла какая-то перемена. Он стал еще холодней и сдержаннее, чем всегда.
Они сидели около палатки, изредка обмениваясь замечаниями. Над ними в глубине ночного неба мерцали звезды, изредка вспыхивали далекие зарницы.
— Будет буря, — беспокойно заметил Сфорцо.
— Мне все равно, — ответила Каро.
В ее теперешнем настроении она обрадовалась бы даже опасности, которая могла бы принести с собой забвение.
Совершенно неизвестно почему они заговорили о Париже, вспомнили свою первую встречу, и слова «помните ли вы» часто повторялись ими.
Под влиянием необъяснимого импульса Каро сказала:
— Я впервые встретила Гамида эль-Алима в Париже.
Сфорцо ничего не ответил, ожидая, что она скажет дальше.
— Какие ошибки иногда делаешь из тщеславия! — продолжала она, набираясь храбрости.
Сфорцо все еще молчал.
После небольшой паузы Каро снова заговорила:
— Я сделала такую ошибку. Я хочу сказать… Я никогда ни в чем не поощряла ухаживания Гамида эль-Алима, но я также и не порицала его за это. Он заполнял пустые часы в моей жизни. Иногда приходится расплачиваться за собственную снисходительность. Но никогда еще никто так ужасно не поплатился, как я, за мою оплошность и тщеславие.
Ее голос дрогнул.
Стараясь скрыть свое волнение, Сфорцо сказал медленно и сухо:
— Вы не должны так отчаиваться.
Каро горько рассмеялась, и в ее смехе слышались слезы:
— Ваш совет бесполезен, нельзя не отчаиваться, когда за случайную оплошность расплачиваешься счастьем целой жизни.
Настало молчание.
— Мое путешествие в пустыню я предприняла в минуту разочарования и оскорбленного самолюбия, — продолжала она. — Мой муж сознался мне, что полюбил молодую девушку, на которой он хотел жениться. Я давно уже, правда, перестала любить и уважать его. И я должна была обрадоваться ожидавшей меня свободе. Вместо этого я была глубоко оскорблена и чувствовала себя ужасно одинокой. Он просил меня не уезжать на виллу «Зора», а я поссорилась с ним, твердо решив предпринять это путешествие. Вы также просили меня не делать этого, но я ведь сердилась на вас за то, что вы уехали из Парижа, не попрощавшись со мной. Я никому не была дорога, никто не нуждался во мне, а это так тяжело для женщины. Гамид эль-Алим был внимателен ко мне, он старался развлечь и утешить меня в моем одиночестве. Когда я уехала в пустыню, новая обстановка очаровала меня, успокоила меня ненадолго. Я хотела уехать в Каир на следующий день после посещения лагеря Гамида.
Ее голос замер. Ведь для Сфорцо были безразличны ее объяснения.
Он ничего не сказал, ничем не облегчил ей ее задачи.
Она не знала, как продолжать, и приходила в отчаяние при мысли о том, что была бессильна объяснить ему все.
Холодным, ничего не выражающим голосом он внезапно спросил:
— Вы хотите сказать, что попали в лагерь эль-Алима против вашей воли?
— Нет, я поехала по собственному желанию, чтобы чем-нибудь заполнить время.
— Но если бы Роберт и я не приехали в эту ночь?..
Его голос был таким же ровным и тихим.
Каро прошептала с усилием:
— Я бы убила себя.
Она услыхала, как Сфорцо глубоко вздохнул. Он поднялся на колени и коротко, почти резко спросил:
— Почему?
Слова с трудом срывались с губ Каро:
— Разве вы не знаете… ведь вы должны знать. Я не любила Гамида… Я никогда не любила его… Я не из тех женщин… Я предпочла бы умереть, чем принадлежать Гамиду. Эти ножницы, острые, как бритва, было все, что я нашла… мое единственное оружие… я решила умереть… все равно каким образом… Разве я могла принадлежать другому, любя вас?
Она произнесла это почти бессознательно и умолкла.
— Меня? — глухо повторил Сфорцо.
Слова полились бурным потоком из уст Каро:
— Да, вас. С первой нашей встречи в Париже… и тогда в Каире… О, я могу сказать вам теперь. Что бы вы ни чувствовали по отношению ко мне, я должна сказать вам, что люблю вас, и только вас, и никогда другого не любила…
Она стояла теперь на коленях, протянув к нему руки:
— Я не должна говорить вам это, но мы здесь одни, вы и я, и я люблю вас.
Сфорцо поднял ее и притянул к себе. Они стояли неподвижно, прижавшись друг к другу. Он нагнулся к ней и поцеловал ее в губы. Рука Сфорцо с бесконечной нежностью коснулась ее шеи. Она прижала ее к себе.
— Вот здесь мое сердце, оно в твоих руках, — прошептала она.
Его губы беззвучно повторяли слова:
— Моя, моя теперь.
— Да, твоя. Теперь и навсегда.
Медленно и торжественно он произнес:
— Я никогда, до самой смерти не забуду этого мгновения. Вся моя жизнь принадлежит тебе. Я люблю тебя, Каро.
Она положила голову к нему на грудь. Они забыли о своей прошлой жизни, о пустыне, окружающей их, они жили лишь настоящим мгновением глубокого счастья.
Она обняла его голову и притянула ее к себе.
— Каро, Каро, — шептал он между поцелуями.
Он распустил ее волосы, и они рассыпались легкими шелковистыми волнами. Сфорцо обвил их вокруг своей руки.
— Моя дорогая!
Каждое его слово было нежной лаской. Она прижала голову к его груди, и он целовал блестящие пряди ее волос.
— Джиованни, — шептала она.
Он поднял ее голову и заглянул ей в глаза.
— Моя, моя теперь, — произнес он, целуя ее нежные губы…
