У Джервэза было крайне неприятное чувство, надо было взять себя в руки. Он ни за что на свете не мог бы сейчас ответить в тон Тедди; он сделал огромное усилие и промолвил, надеясь, что говорит обычным голосом:
— Я только что сказал Филиппе, что это был эффектный танец.
Тедди был так же высок ростом, как и он, и его голубые глаза глядели прямо в серые глаза Джервэза; и Джервэзу показалось, будто его глаза дерзко улыбаются и что, несмотря на все его усилия, Тедди все понял.
Он всем корпусом повернулся к Филиппе:
— Думаю, что тебе уже хочется домой?
— Теперь? Так, вдруг?
— Смилуйтесь! — вмешался, смеясь, Тедди.
Джервэз почувствовал, что задыхается; он потрогал галстук, поправил воротничок и сказал немного глухо:
— Тогда давай танцевать, хорошо?
По крайней мере, танцуя, он держал ее в своих объятиях. Самый механизм движения его успокоил; вдыхая аромат ее волос, ощущая гибкость и упругость ее тела, он старался избавиться от той волны ревности, которая грозила его захлестнуть.
Филиппа только что танцевала с человеком много моложе его; он наблюдал за ними, и это породило в нем почти невменяемое чувство горечи, ревности и подозрения.
Он слышал собственные слова:
— Тебе, верно, скучно так, после твоего последнего тура?
Филиппа, смеясь, сжала слегка его руку:
— Ну, Тедди почти профессионал! А я нет.
— Все же тебе нравится с ним танцевать… Это было… вы оба выглядели очень эффектно, как я сказал.
У Филиппы промелькнуло было в голове, что он, как она про себя думала, «взбешен» тем, что она танцевала с Тедди, но она прогнала эту мысль как нелепую. Для чего же люди идут на танцы, если не для того, чтобы танцевать?
Ее молчание усилило подозрительность Джервэза… Она боится выдать себя… ага… Не так ли?
Филиппа, взглянув на него, решила, что он выглядит очень усталым и что вообще уже довольно поздно.
— Пойдем домой, милый! — сказала она. У дверей их окликнул Тедди:
— Неужели уходите? Вот сони! — Филиппа рассмеялась.
Настроение Тедди, полное бессильной горечи, толкнуло его на дальнейшее.
— Не давайте себя утащить, Филь, — продолжал он, все еще смеясь, но глядя на Джервэза. — Уговорите лорда Вильмота вас оставить. Мы все вас проводим домой.
Кто-то в это время старался протолкнуться в их сторону; Джервэз продвинул Филиппу вперед, и она, обернувшись, весело кинула назад: «Доброй ночи!»
За дверьми, по крайней мере, было немного больше воздуха, а дома даже прохладно; открытые окна, электрические вентиляторы, полумрак, легкое движение воздуха, тишина и покой…
Джервэз зашел к Филиппе пожелать спокойной ночи.
Она уже спала, укрытая одной простыней. Она лежала в позе абсолютного покоя; небольшая кучка смятого шифона на полу указывала на то, что она прямо из платья проскользнула в кровать.
Она выглядела ребенком; казалось почти невероятным, что она была его женой.
Он прикрыл ее поверх простыни тонкой шелковой шалью и на цыпочках вышел из комнаты.
ГЛАВА IX
На поляне, напоенной солнцем, пахнущей вереском, тишину которой нарушали лишь шум крыльев взлетающей птицы да жужжание пчел, Филиппа поведала Джёрвэзу о том, что подарит ему сына.
— Так как это должен быть мальчик, мы его назовем Робин-Джервэз, у него будут золотые волосики, и он будет толстячком, золотой локон у него будет завиваться кольцами, как раз на макушке! Теперь скажи, милый, что ты рад!
— Рад! — повторил Джервэз, чувствуя, как безумно забилось его сердце; он ликовал, и от острой нежности болела душа… Его сын и ее, Филиппы… а ведь сама она выглядела иногда совсем ребенком.
Он ответил нетвердым голосом, положив руку ей на плечо:
— И нам теперь нужно будет очень следить за тобой…
— С какой стати? Ведь у Фелисити были Дэвид и Бэби совершенно, ну, совершенно просто! Почти совсем без каких-либо особенных хлопот.
Джервэза мало интересовало, что переживала в свое время Фелисити; ведь она была из другого материала, чем его жена, более твердой породы, во всяком случае.
С тех пор Робин-Джервэз неотступно следовал за ним: он сажал его на его первого пони, учил обращаться с его первым ружьем… Сын… сын… в Фонтелоне…
Он поделился новостью с Биллем, и тот радостно воскликнул:
— Великолепно, клянусь Богом! Я так и думал, что уже пора быть новостям! Долли будет на седьмом небе!
И все так же радовались некоторое время, а потом перестали об этом думать.
Даже Филиппа.
У нее было превосходное здоровье, она была в восторге и чувствовала себя прекрасно. Она велела приготовить детскую комнату, кое-что накупила, а потом как будто потеряла всякий интерес; по крайней мере, так казалось Джёрвэзу.
Когда он услышал, что она как-то каталась верхом, с ним чуть не случился удар.
Филиппа смеялась и говорила:
— Фу, как глупо с твоей стороны так огорчаться! Но раз это тебя так волнует, я больше не буду.
Джервэз боялся, что рождественские праздники ее чересчур утомят.
— Но мы должны пригласить знакомых! — плакала Филиппа. — Милый, остаться одним на Рождество! Ведь так никто никогда не делает! Гостей и елку, и немного веселья!
Конечно, она настояла на своем, и Фонтелон был полон гостей. К тому же на Рождество выпал снег, что ужасно обрадовало Филиппу, так как ни одна из ее собак еще не видела снега.
Она сама вывела их всех: и эльзасского щенка, и Джона — легавую собаку, и Джемса, и Ричарда Львиное Сердце, который ворчал, когда упал в снег. Собаки отнеслись к снегу недоверчиво и были очень недовольны. Филиппа их подбадривала и смеялась.
— Ты простудишься, — предупреждал ее Джервэз. Филиппа выпрямилась, Ричард обхватил ее лапами, и она сказала:
— Дорогой, ты сейчас будешь как Харли-стрит, если ты не перестанешь! «Провинциал на Харли- стрит» — так назвал бы эту сцену тот новый писатель, который пишет про женщин и собак!
