Он еще не видел Камилу и не имел никакой весточки от нее. Тем не менее они должны были встретиться. Он не мог вернуться, не увидев ее. Но как бы ни ждала его Камила, он не мог отступить от своего всем хорошо известного расписания, даже если из-за этого упустил бы удобный случай отыскать ее.
Дайен поднял голову, выпрямился и вернулся к беседе с ректором.
Прямо напротив дверей, через которые они вошли в часовню, колонны образовали альков, позади которого виднелась мраморная стена, и на этой стене Дайен заметил два портрета.
Это были портреты Дерека Сагана, Командующего павшей Республики, особы Королевской крови, кузена короля и леди Мейгри Морианны, объявленной вне закона роялистки, кузины короля. Сходство портретов с оригиналом пугало. Сердце Дайена болезненно сжалось. Он слышал за спиной у себя благоговейный шепот капитана своей личной охраны Като, этого сурового, дисциплинированного и казавшегося бесчувственным солдата, много лет прослужившего под началом Сагана.
– Замечательные портреты, не правда ли? Вашему величеству не приходилось видеть их раньше? – спросил декан.
– Я видел только наброски и акварельные эскизы. Кстати, напомните мне имя художника.
– Джоуль, Ваше величество. Стефан Джоуль.
– Джоуль, конечно. Он предлагал мне взглянуть на законченные портреты, но сказал, что предпочел бы, если бы увидел их в том месте, где их подобающим образом выставят. Это… Это невероятно, – последние слова Дайен сказал как-то уже совсем не по-королевски, словно обращаясь к самому себе.
– Необыкновенный человек этот Джоуль, – сказал ректор, глядя на портреты с такой гордостью, будто он сам написал их. – Я имел возможность встретиться с ним, когда он наблюдал за тем, как эти портреты вывешивали здесь. Он рассказывал мне тогда, что был звездным пилотом и сражался с лордом Саганом в битве против коразианцев за Вэнджелис.
– Именно поэтому я и предложил ему написать эти портреты, – сказал Дайен. – Он служил под началом Дерека Сагана на борту старого «Феникса» и знал обоих-и Сагана, и леди Мейгри. Для всех других художников они лишь… имена. А этот человек знал их, как я сам. Это именно то, чего я хотел.
– Выбор Вашего величества весьма удачен, – сказал ректор.
Саган был изображен в золотых римских доспехах, огненно-красной накидке с эмблемой феникса – спорный вариант облачения. Но тогда и место, избранное для портрета Командующего, пришлось бы признать весьма спорным, потому что Дерек Саган убил многих ни в чем не повинных людей и среди них – наставника короля Платуса.
Нельзя отрицать, что Саган искупил свою вину, героически сражаясь в последней битве против коразианцев, где, будучи отрезан от своих, в одиночестве дрался с превосходящими силами врага. Его космоплан был поврежден, а самого Сагана считали без вести пропавшим и скорее всего – погибшим, но осталось еще немало таких людей, у кого не было никаких оснований ни любить Дерека Сагана, ни чтить его память.
– Господин декан, не возникло ли среди студентов возмущения в связи с этими портретами? – спросил Дайен, вспомнив о тех спорах, что разгорелись в его окружении, когда он объявил, что построил мемориал в память Дерека Сагана.
– Некоторые студенты спорили, Ваше величество, был ли он павшим ангелом, искупившим свои грехи, или же мрачным демоном? Эту личность оценивали всесторонне и обстоятельно, – ответил декан. – Ведь с Саганом все гораздо сложнее, чем, например, с покойным президентом Питером Роубсом, чья связь с ловцом душ Абдиэлем стала всем известна.
– В одном все были согласны, – вставил ректор. – Такие почести, воздаваемые покойному, принесшему вам немало вреда, делают честь Вашему величеству.
Дайен слегка поклонился ректору в ответ. Потупленный взор и слегка склоненная голова означали признательность за комплимент и молчаливое предложение не придавать всему этому особого значения. После этого Дайен сконцентрировал свое внимание на портрете Дерека Сагана. Да, именно таким запомнилось Дайену это лицо: мрачное, суровое, бесстрастное. Незадолго до своей гибели от рук Сагана Платус сказал Дайену: «Его лицо покрыли глубокие шрамы – словно следы ударов молнии». Падший ангел, искупивший свои трехи… мрачный демон из «Потерянного рая» Мильтона. Не так-то просто было ответить на эти вопросы. Темные глаза с портрета Сагана смотрели в упор на Дайена, и король снова почувствовал себя смущенным, неловким юнцом семнадцати лет, стоящим перед Саганом и леди Мейгри. Саган как бы оценивал Дайена. Взгляд Командующего был недоверчив и выражал презрение…
Потом Дайен взглянул на другой портрет. Художник изобразил леди Мейгри в ее серебряных доспехах, гармонирующих с доспехами Сагана. Голубую мантию украшала восьмиконечная звезда – символ Стражей. Серебристыми огнями мерцало у нее на шее украшение. В последний раз Дайен видел его, когда драгоценный камень, звезду Стражей, с благоговейным трепетом возлагали на ее тело, лежавшее в гробу. Блеск его был тусклым и золотистым, как свет далеких звезд. Дайен смотрел в ее глаза и видел их теперь такими же, какими они были, когда он впервые встретился с ней: проницательными, грустными и полными жалости.
– Это почти сверхъестественно, как эти двое смотрят на нас со своих портретов, не правда ли, Ваше величество? – спросил ректор.
– Да, это так, – согласился Дайен, подумав, что, может быть, заблуждается.
Но нет, он не заблуждался. Саган и леди Мейгри в упор смотрели на него – и ни на кого больше.
– История их злополучной любви хорошо известна, и действительно, Ваше величество, этот альков уже приобрел свою собственную романтическую привлекательность.
– В самом деле? – Дайен украдкой взглянул на часы, хотя хорошо знал, что молчаливый и наблюдательный Д'Аргент следит за временем и вежливо и даже любезно вмешается, когда возникнет необходимость напомнить королю о соблюдении регламента.
– Часовня стала местом, где встречаются влюбленные, – продолжал ректор, – особенно те, кто в ссоре или разлуке. Они встречаются здесь и оставляют маленькие букетики цветов под этими портретами… О, Боже мой, да вот один такой уже здесь. Прошу прощения, Ваше величество, необходимо убрать его…
Смущенный ректор в развевающейся, как парус, мантии наклонился над маленьким цветком, лежащим под портретом леди Мейгри.
Стремительный и грациозный Д'Аргент опередил ректора и завладел цветком:
– Позвольте, я, сэр.
Ректор пролепетал в ответ нечто вроде слов признательности и покачал головой, несколько возмущенный этим инцидентом.
– Забудьте об этом, – великодушно сказал Дайен.
Д'Аргент шагнул к королю и протянул ему цветок:
– Не будет ли угодно Вашему величеству принять этот цветок в качестве сувенира? – предложил секретарь.
Приняв из рук Д'Аргента белую, как воск, камелию, Дайен воткнул ее в петлицу на лацкане своего форменного френча. От пьянящего, пряного аромата у короля на миг захватило дух.
– Это действительно очень красивое место, – сказал он, еще раз оглядываясь кругом. – Действительно, очень красивое.
Внезапно Дайену захотелось – так нестерпимо, что стало тоскливо на душе, – чтобы настала ночь. Ему стоило больших усилий вернуться к исполнению своих обязанностей.
Ректор и декан были чрезвычайно польщены похвалами из уст Его величества. Они бы еще долго могли рассказывать о часовне и показывать королю все местные достопримечательности, если бы не Д'Аргент, от острого взгляда которого не укрылась внезапная перемена в настроении короля.
– Распорядок дня Его величества, к сожалению, не позволяет… Его величеетву необходимо отдохнуть… учитывая, что у господина ректора еще немало других дел в связи с вечерней церемонией…
Дайен почти не слышал того, что говорилось вокруг него. Он машинально, хотя и удачно отзывался на обращенные к нему слова. Могло показаться, что он пребывает в состоянии эйфории. К счастью, он давно уже научился сдерживать свои эмоции и тщательно скрывать раздражение или скуку. Он мог контролировать и сдерживать биение своего сердца, умел не краснеть и не бледнеть.
Обходя вокруг фонтана, он взглянул на свое отражение в голубоватой воде. Это отражение, хотя и немного искаженное оттого, что падающие струи оставляли легкую рябь на поверхности воды, было таким же, как в том зеркале, где он видел себя сегодня утром: холодное, отчужденное, бесчувственное. Он удивился, что не слышит больше звучания фонтана, которое казалось ему так недавно, всего несколько минут назад, гимном в честь любви.
Дайен окончательно вернулся к действительности, только когда остался совсем один в доме, отведенном королю и его свите на время их пребывания в Академии. Сославшись на усталость и необходимость восстановить силы, а также еще раз просмотреть речь, с которой ему предстояло выступить на предстоящей церемонии, король ушел в свою спальню. Едва лишь за ним закрылась дверь, как Дайен вынул камелию из петлицы и прижал цветок к губам.
Он прикоснулся к переговорному устройству, которое носил на своем запястье. Это переговорное устройство позволяло ему сразу же соединяться с личным секретарем или капитаном личной гвардии.
– Д'Аргент.
Секретарь отозвался немедленно, вошел и закрыл за собою дверь.
– Да, сэр?
– Вы все уладили? Она будет сегодня вечером на банкете?
– Да, сэр. Церемония освящения закончится в полночь. Принцесса Камила Олефская и ее свита прибудут в час ночи на банкет. Я сообщил соответствующую информацию «Королевскому корреспонденту», согласно вашему указанию.
– И как они ее приняли?
– Поскольку хорошо известно, что принцесса – давний друг Вашего величества, а ее отец – один из наиболее верных и надежных ваших союзников, никто не высказал никаких возражений. Они, как обычно, расспрашивали об именах тех, кто прибудет вместе с принцессой, о том, как они будут одеты, о блюдах, винах и так далее. «Королевский корреспондент» сообщил им все подробности.
– И вы позаботились о том, чтобы принцесса и ее друзья провели ночь здесь?
– Да, сир. В этом доме для них приготовлено уже все необходимое.
– Отлично, Д'Аргент, – сказал Дайен, прислушиваясь к тому, достаточно ли беспечно звучит его голос, и чувствуя в то же время, как ускоряется его сердцебиение.
– Чем еще могу я быть вам полезен, сир?
– Спасибо, Д'Аргент. Вы можете быть свободны. Я собираюсь еще раз просмотреть предстоящую речь.
