— Ты прям как с неба свалилась. Ты где в полиции служила-то? В сказочной стране?
Пета покраснела.
— Избивали даже детей… — В глазах Тошера заблестели слезы. — Как индейцы, окружили наши фургоны, облили бензином… — Он затряс головой, захрипел. — Крики… А они стояли и ржали, как жеребцы…
В комнате повисла тишина, которую нарушали только слабые поскребывания собаки о дверь.
— Потом я приехал сюда, — Тошер говорил теперь очень тихо. — Мне тут двоюродный брат присмотрел халупу с собой по соседству. И я остался. Долбаное пособие по инвалидности… Калека я теперь… — Он уставился в пол, в голосе звучало все больше самоуничижения. — Здесь и подохну…
— Говоришь, кто-то из полиции? — мягко спросил Донован.
— Да, — кивнул Тошер. — Есть такой — по фамилии Кинисайд. Он все это и организовал. С ним еще был один громила, который делал всю грязную работу… Они называли его Молотом. — Тошер вздрогнул. В глазах заметался страх, лицо перекосило от ужаса. — Полный отморозок… Вряд ли вам захочется иметь с ним дело… честное слово. Чудовище, настоящее чудовище…
— Кинисайд, — эхом повторил Донован.
— У них еще и клички были. Фауст и Мефистофель. Но я-то знал их в лицо…
— Значит, Мефистофель — это… Кинисайд, а Молот — Фауст?
— Молот — это Молот, — загудел Тошер подобием смеха.
— Кто же тогда Фауст? — спросила Пета.
Гул усилился, перерастая в лавину, грозившую оставить после себя страшные разрушения:
— Фауст — это бесхребетный трус и дерьмо… Колин Хантли. Он…
Донован и Пета, пораженные, переглянулись.
— Колин Хантли? — переспросил Донован. — Он-то тут при чем?
— Потому что я спал с его дочерью… Он-то все и затеял… — Лицо Тошера исказила победная гримаса. — Никак он не мог смириться, что его… драгоценная дочка… трахается со мной…
Смех вырвался наружу, а вместе с ним и собиравшаяся с силами лавина. Она вырвалась из Тошера, и он зашелся в диком кашле. По щекам покатились слезы.
В соседней комнате Золтан разразился громким лаем и начал бросаться на закрытую дверь.
Донован и Пета поднялись.
— Спасибо тебе, Тошер. Понимаю, чего тебе стоило обо всем нам рассказать.
— Это тебе пришлось отвалить мне полкуска фунтов, — тяжело и надрывно дыша, сказал Тошер. — Надеюсь, мой рассказ того стоил…
Донован и Пета вышли из дома. Даже отойдя на приличное расстояние, они слышали, как воет посаженная на цепь собака, как бьется и рвется из заточения.
Из свинцового неба на дома, больше похожие на бараки, посыпалась холодная изморось.
Никогда в жизни Донован не был так благодарен судьбе за глоток свежего воздуха.
27
— Мне все о тебе известно.
От неожиданности Кинисайд чуть не выронил пластиковую чашечку с кофе. Он выбрал этот автомат именно потому, что к нему почти никто не подходил — в длинном коридоре полицейского участка он стоял на отшибе, — и рассчитывал, что ему никто не помешает. Он обернулся — прямо за спиной стояла Джанин и улыбалась. Он быстро посмотрел по сторонам: вокруг больше никого.
— Что ты имеешь в виду?
— Что сказала, то и имею, — улыбка на лице стала шире.
Он еще раз бросил взгляд вокруг себя: точно никого. Захотелось схватить эту глупую курицу, швырнуть о стену, заткнуть ее поганый рот. Но вместо этого он попробовал прибегнуть к испытанному приему — улыбнулся ей в ответ обезоруживающей улыбкой.
— И что же тебе известно?
— Во-первых, наркотики.
— Наркотики? Но я не…
— Мне известно, как ты обираешь торговцев. Как заключаешь сделки с поставщиками. Как шантажом заставляешь своих информаторов заодно торговать наркотой, как ты их избиваешь… — Она пожала плечами. — Продолжать?
— Что-нибудь еще?
— Остальное еще круче, — снова улыбнулась Джанин.
Кинисайд тут же вспомнил о Хантли и о сделке, которую ему вот-вот удастся заключить. В горле застрял ком. Он внимательно посмотрел на Джанин: в ней появилась какая-то уверенность в себе, которой он раньше не замечал. Это неприятно поразило его. Он заволновался.
— Чего ты добиваешься? — спросил он очень тихо.
— О, очень многого. Главное — хочу с тобой поквитаться. Впрочем, меня устроят и деньги, так что можешь купить мое молчание.
Наверное, на его лице отразилось смятение, потому что она рассмеялась ему прямо в лицо. Он почувствовал, что краснеет, начали дрожать руки. Куда-то улетучивался самоконтроль, которым он так гордился.
— Сколько?
— Пятьдесят тысяч фунтов.
— Пошла вон, — фыркнул он.
— Пятьдесят тысяч, — повторила она. Потом подошла ближе, в лице появилась жесткость. — Ты мне должен гораздо больше.
Кинисайд отшатнулся как от удара. Горячий кофе из пластиковой чашки выплеснулся наружу и обжег пальцы.
— Хорошо, — сказал он, стараясь контролировать дыхание. Нужно выиграть время, чтобы все обдумать, чтобы разработать план. — Значит, пятьдесят тысяч. Как ты…
— Я дам знать, где и когда. Только учти, у тебя мало времени.
Он смотрел на нее и поражался. Выглядит куда здоровее и свежее, чем раньше. Исчезли последние следы его влияния. Она больше не в его власти.
Ему это очень не понравилось.
Он попытался с ней заигрывать, протянул руку.
— Знаешь, Джанин… — начал проникновенно.
Она отступила на шаг.
— Нет, Алан, — в глазах плясали языки пламени, — ты больше никогда ко мне не притронешься. Даже пальцем меня не коснешься. — Она вздохнула, одернула блузку, улыбнулась. — Ладно, мне пора назад на рабочее место. Я с тобой свяжусь.
Она повернулась и решительно пошла по коридору. Кинисайд смотрел, как уверенно качаются ее бедра.
Внутри поднималась бессильная ярость, потому что события начинали выходить из-под контроля.
У него не только с ней начались проблемы.
Руки дрожали. Он слегка сжал пластиковую емкость, жидкость поднялась до краев.
Размахнулся и с силой швырнул чашку о стену — кофе взорвался сердитыми брызгами и выплеснулся на стену и пол.
Он повернулся и выскочил из коридора.
Шел и думал, как вернуть все на круги своя, как вновь стать хозяином положения.
Джамал открыл глаза. Счастливо улыбнулся.
