Наполеона. Там они полюбуются великолепным полотном кисти Гойи, где герцог изображен верхом на жеребце. Если присмотрятся повнимательнее, то заметят слабую тень проступающей под краской трехцветной шляпы. Изначально это был портрет «короля» Испании Жозефа Бонапарта, брата Наполеона. Но герцог со своим войском стоял у ворот Мадрида, узурпатор бежал, и Гойя предусмотрительно пририсовал к телу новую голову и продал картину герцогу. Художникам тоже надо зарабатывать на жизнь. Так зачем пропадать великолепно изображенному коню?
А может, Барли с Дорис рука об руку пойдут в «Булгари» на Слоан-стрит, чтобы полюбоваться каким- нибудь рубиновым браслетом для ее запястья, размышляя, покупать или нет, но, скорее всего, купят. Потому что она его заслуживает. Потому что она – это она.
Потом пройдутся до Музея Виктории и Альберта, чтобы полюбоваться, скажем, севрским обеденным сервизом (1848 год), принадлежавшим когда-то самой королеве Виктории. Дорис распишет Барли все изящество этого сервиза, и служащий даже позволит им подержать в руках некоторые предметы. Они важные посетители, а у Дорис есть друзья во всех крупнейших культурных заведениях.
Благодаря своей новой жене Барли теперь научился оценивать качество стоящих перед ним тарелок, может отличить ценный китайский фарфор от обычного и понимает, что они несравнимы. Теперь ОН знает, где заканчивается невежество и начинается экстравагантность. Дорис для Барли – живая энциклопедия искусства. Они влюблены друг в друга. Возможно, они уделяют друг другу даже больше времени, чем могут себе позволить. Ее рейтинг чуть-чуть падает. Его дивиденды тоже. Потому что, как говорит Гарри Баунтифул, жизнь идет своим чередом. Но эта пара, только недавно открывшая друг друга, благословенна. Удача сопровождает их повсюду. На прошлой неделе Дорис угадала пять номеров в лотерее и выиграла тысячу двести фунтов. А последний офисный комплекс Барли завоевал приз в области архитектуры. Вероятно, Дорис на короткой ноге с одним из судей.
Я пыталась втолковать суду, что вовсе не испытываю ненависти к Дорис, а просто хотела, чтобы Барли осознал всю глубину моей обиды и отчаяния.
– Вы действительно полагали, – вопросил судья, – что если задавите любовницу вашего мужа на стоянке, то он вас пожалеет? Ну, значит, вы за всю вашу жизнь так ничего и не поняли, в мужчинах. Господи Боже мой, женщина, да теперь у него есть все основания бросить вас! Вы сыграли ему на руку.
Тобиас Лонг – один из тех юристов, что пишут триллеры. Он лишь недавно назначен судьей. Этот человек отлично видит, когда события способны перерасти в драму. Он был одновременно и на моей стороне, и против меня. Свидетелей происшествия нет. Так что на суде были только слова Дорис против моих. В конце концов, я сказала суду:
– Дорис лишь подвернула ногу, когда отпрыгивала от моего «ягуара», но вы только посмотрите, как она сейчас хромает в зале суда, бледная, серьезная и прямо-таки излучающая всепрощение!
– Она не в своем уме, – заявила Дорис судье Тобиасу Лонгу. – Я успела мельком заметить выражение ее лица через лобовое стекло, когда колесо наехало мне на ногу: зубы оскалены, глаза бешеные. Я ощутила дикую боль и потеряла сознание. И больше всего боялась, когда падала, что она даст задний ход и задавит меня насмерть. Она нуждается в лечении, а не наказании. Она неуравновешенна, на грани паранойи и одержима маниакальной идеей. Она страдает патологической ревностью, я впервые увидела ее мужа, когда он появился в моей студии. Кроме того, мы оба являемся членами правления компании кабельного телевидения. Но это все. Бог ты мой, Барли Солт на четверть века старше меня, он мне в отцы годится!
Она говорила спокойно и убедительно, как будто вела свою передачу. Я же едва могла два слова связать. Конечно, поверили ей.
Позже она заявила прессе: «Бедная миссис Солт. Боюсь, она несколько старомодна и относится к тем занудным женщинам, которые считают, что если мужчина находится в комнате наедине с девушкой, то в этом непременно имеется какая-то сексуальная подоплека». Пресса совершенно забыла, расписывая бракосочетание, что во время процесса Барли с Дорис горячо отрицали существование любовных отношений между ними. Конечно, они были, с самой первой встречи в Зеленом зале, когда все остальные разошлись по домам, после того как Барли выступил в ее шоу, рассуждая о необходимости спонсирования искусства крупным капиталом. Я смотрела это интервью, как и положено гордой своим мужем жене, и видела, какими глазами она на него смотрит, как он наклоняется к ней. Он заявился домой лишь ранним утром, и когда лег в постель, от него пахло телестудией, статическим электричеством, сексом и еще чем-то мерзким и скверным, чего я не смогла определить.
Прокурор просил пять лет, я получила три и отбыла за решеткой только пятнадцать месяцев. Во время процесса наименее кровожадным из всех оказался судья.
Он, по крайней мере, признал, что меня спровоцировали. Он сказал в своей заключительной речи, что эта попытка покушения с помощью машины возле супермаркета была глупой и что Дорис довольно резво отпрыгнула в сторону. И это правда, у нее отличные здоровые колени, ведь ей всего тридцать два. У меня же в пятьдесят пять уже артрит, хотя он и не помешал мне вовремя надавить на газ. Душевная боль всегда сильнее телесной.
Мне потребовался год общения с доктором Джейми Думом, психотерапевтом с телевидения, – он крайне редко берет частных пациентов, – чтобы решиться все-таки посмотреть правде в глаза. Дорис Дюбуа по сравнению со мной – высшее человеческое существо буквально во всем, и ни один мужчина, находясь в здравом уме, не предпочтет меня ей, в постели или вне постели, в качестве жены, партнерши или любовницы. Я смотрю на себя в зеркало, встречаю взгляд тусклых глаз и знаю, что они видели слишком много, и в них совсем не осталось блеска. Что в действительности старит нас, так это опыт. Ничто не проходит даром.
– Но разве вы не злитесь? – спрашивает доктор Джейми Дум. – Вы должны, просто обязаны найти в себе злость.
Но я не могу.
Возможно, Господь вознаградит меня за то, что я, как изволит выражаться доктор Дум, смирилась, наконец, с обрушившейся на меня бедой. Больше мне рассчитывать не на кого. Сегодня вечером я иду на прием, который дает милая пара, леди Джулиет Рэндом и ее муж, сэр Рональд. Это благотворительный аукцион в помощь страдающим где-то там детям. Мне прислали приглашение не просто из вежливости, а потому, что я вполне могу пожертвовать сотню или около того фунтов на дело леди Джулиет. Ничего даже близкого к тем тысячам, что жертвуют другие, – я теперь, поскольку живу на алименты, отношусь к пятому или шестому разряду уровня благосостояния, но, без сомнения, еще стою бокала шампанского и канапе, которые получу на приеме. По крайней мере, мне не нужно беспокоиться о том, что я встречу Барли с Дорис: они теперь вращаются в более высоких артистических и политических сферах. Приемы, на которые они ходят, посещает министр культуры, гуру индустрии развлечений, великие моголы музеев, компьютерные магнаты, монархи от телевидения и т. д. и т. п. Хочу сказать, что я всегда умела рассмешить Барли. Полагаю, Дорис может сделать для Барли все, кроме этого. Она слишком сосредоточена на самолюбовании и любовании им, чтобы иметь время на веселье. Но должна признаться, с годами даже мой смех, который Барли когда-то так любил, превратился в карканье старой ведьмы.
Глава 6
– Что это за женщина сидит вон там, в углу? – поинтересовался молодой Уолтер Уэллс у леди Джулиет.
Он пристально изучал ее. Женщина сидела так, словно позировала. Кем бы она ни была, она поражала прелестью. Конечно, она уже не молода, но возраст лишь прибавлял ей шарма и утонченности и окружал неким флером задумчивой меланхолии. Так в детстве его очаровывали изображения распустившейся розы с бархатистыми алыми лепестками, трепещущими на ветру. Уолтер Уэллс думал, что он, возможно, рожден не только художником, но и поэтом. Хотя сейчас, в двадцать девять лет, он зарабатывал на жизнь, рисуя портреты, но по-прежнему иногда чувствовал, что его душа больше расположена к литературе, чем к живописи. Но человек, даже одаренный множеством талантов, не может заниматься всем, а теперь куда лучше платят за живопись, чем за слова. Чтобы просто быть вежливым, необходимо изучить такое количество языков, от урду до сербского, что все предпочли перейти на символы. Изображение раскрытой ладони для обозначения перехода через улицу куда лучше, чем слово «стой», а зеленый бегущий человечек, указывающий путь, куда предпочтительнее слова «выход». Так что Уолтер решил быть практичным и пошел в художественный колледж – и лишь для того, чтобы обнаружить, что художник, в точности, как и поэт, тоже обречен, жить в мансарде, если только ему крупно не повезет. Только благодаря череде счастливых
