переносила беременность.
Томпсон стал еще беспокойнее и самовольнее. Охотился на кроликов и возвращался домой перепачканный кровью, будто достиг возмужалости.
Во всем виноваты мужчины, думала Мег, со своими бомбами, ракетами, военными планами, теориями, противоборствующими правительствами; они притворяются, что решение проблемы в том, как бы половчее сбросить друг на друга бомбу; и всюду мужчины, мужчины, злые и сумасшедшие.
Если бы пацифистки не уехали, думала Мег, я пошла бы с ними. Раньше не могла: упивалась медовым месяцем, а теперь скандировала бы со всеми: «Ракеты — долой, ребята — домой!» Да, кричала бы от всей души.
В середине апреля произошла странная история. Утро занялось такое спокойное и ясное, что отпали все сомнения: зиме пришел конец. Мег поняла, что весна, скрытая ветреной зимней завесой, уже давно готовит свои сюрпризы. Деревья, еще вчера голые и черные, налились соком и подернулись зеленоватой дымкой свежей листвы. Там, где вчера была лишь бурая земля, проклюнулись пионы, потянулись к свету анютины глазки и первоцветы. Мег стояла на крылечке, подставив лицо теплым солнечным лучам, и думала о том, что скоро придет лето и все будет хорошо. Томпсон замер на дорожке и, наверное, думал о том же. Мег заметила, что чуть ли не на каждой ветке сидит птичка; скворцы разместились рядком на каменной ограде и повернули головы к теплу, к солнцу. Там, где ограда рухнула, притаился кролик, а позади него стояла овца и спокойно глядела на Мег. Кошка, которую Мег взяла на время у библиотекарши Аманды, чтобы сократить рост мышиного населения, прыгнула с дорожки на подоконник, и две птички испуганно вспорхнули, но тотчас вернулись на свои места. Казалось, все живое в мире наслаждается прекрасным днем, радуется, что тяжелая пора миновала и все теперь будет хорошо; радость была общая, и все понимали друг друга.
Томпсон первым нарушил непривычный покой. С заливистым лаем он бросился за кроликом. Овца рысью припустила прочь, птицы пронзительно закричали, срываясь с насиженных мест, и кошка метнулась вслед за ними в кусты. Закон жизни — убей или убьют тебя — утверждал себя вновь. Будто с общего согласия велась какая-то игра — по крайней мере в царстве животных.
Мег во всем винила Томпсона. Когда он вернулся из погони и запрыгал вокруг нее, пытаясь подольститься к хозяйке, Мег его ударила и с криками гонялась за ним по дому. Потом ей стало стыдно за себя. Томпсон залез под софу и рычал, стоило ей подойти поближе, а когда Мег сунула под софу руку, желая помириться с ним, он ее цапнул.
Чуть позже зазвонил телефон. Местный фермер просил держать собаку под присмотром. Сказал, что он живет разведением овец, и если собака не уймется, ему придется ее пристрелить.
— Это не моя собака, — жалобно сказала Мег. — Ее завел муж, а мужа сейчас нет дома, он служит во флоте. — Мег надеялась смягчить сердце фермера.
— Да я все знаю, — ответил он, — знаю и то, что ты беременна. Сочувствую тебе, девонька. Но что нужно флоту здесь, на нашей земле? У вас свой мир, в нем и живите. Ваша собака — роскошь. А мои овцы меня кормят. Ваша собака — необученная охотничья собака. Ничего хуже не придумаешь. Такой собаке лучше умереть.
После этого разговора Мег держала Томпсона дома или выводила гулять на поводке, и в ее душе Томпсон и Тимми слились воедино — в единое бремя забот.
Под водой в Южно-Китайском море Джим спросил у Тимми:
— Что случилось, старик?
— Ничего не случилось. — Тимми удивился, что Джим заметил неладное; ему самому казалось, что он светел лицом и улыбчив, как погожий денек. Мрачные тучи собирались и кружились по краям его подсознания, но он разгонял их усилием воли. И тогда ему снова улыбалось голубое небо.
— Если ты переживаешь из-за интрижки с Зелдой, не беспокойся, — продолжал Джим. — Я об этом знаю. Случается и такое. Ведь теперь все кончилось. Зелда не хочет, чтобы я служил на флоте. Жена моряка не живет полной жизнью. Она имеет право на большее. Вот Зелда и мстит мне, а потом сама не рада. Я не виню тебя, старик, и ее тоже не виню.
Тимми сосчитал фразы, произнесенные Джимом. Девять. Прежде ему не доводилось слышать больше четырех кряду. Тимми был тронут значительностью этого происшествия и вдруг почувствовал, что с души у него свалилась тяжесть, о которой он сам не подозревал.
— Интересно, который час там, дома? — поинтересовался он. Капитан глянул на циферблат.
— Одиннадцать тридцать. А в чем дело?
— У меня в это время свидание с Мег, — ответил Тимми.
— Телепатическое? — спросил капитан. — Русские только этим и занимаются. Пожалуй, и нам не стоит отставать.
Тимми напрягся, но не поймал ответного зова Мег и сразу почувствовал себя опустошенным и обиженным.
— Наверное, есть множество невинных причин, по которым мужской галстук вдруг оказывается под кроватью твоей жены, — сказал он, и капитан поддержал его:
— Разумеется.
— Я сам себя ругаю, сэр.
— Вот он — ключ ко всему на свете, — заметил капитан. — Выпьем за него.
— Я не ослышался, сэр?
— Жизнь прекрасна, и капля белого вина вреда не причинит.
Капитан достал с полки пластмассовую канистру Зелды.
— Но, сэр, на обед у нас boeuf au poivre[6] с зеленым перцем, а не с черным, как полагается по рецепту. Разве к мясу идет белое вино? — недоумевал Тимми.
— Безумные времена, безумные нравы. — Капитан откупорил канистру. Затем он уколол палец иголкой и капнул кровью в белое вино. — Пьем за всеобщее братство! — провозгласил капитан. — И за наши промахи. — Кровь почти не изменила цвет вина, и капитан подсыпал туда кошенили[7]. — Пусть будет rose[8], — решил он. — Компромисс — великое дело.
Акушерка постучала в дверь, вошла и увидела, что Мег сидит с мрачным видом на стуле, обвязавшись поводком, а Томпсон нехотя притулился рядом, раздраженный, с дикими глазами. Он залаял на гостью и потянулся к ней — приветствуя, а не отгоняя.
— Надо бы отпустить собаку, — сказала акушерка.
Мег отвязала поводок, и Томпсон бросился к гостье; но она не отступила, съежившись от страха, как большинство людей при встрече с шумным дружелюбным Томпсоном, а шагнула ему навстречу и потому удержалась на ногах. Постепенно Томпсон угомонился.
— Давно вы так сидите?
— Около часа, — сказала Мег. — Я знаю его повадки. Когда у него такие глаза, лучше не выпускать его из дому, а то он начнет гонять овец, и его пристрелят.
— Видимо, это был бы лучший выход из положения, — заметила акушерка.
— Тимми мне никогда не простит смерти Томпсона. — Мег заплакала. Она была уже на восьмом месяце. Потом она легла на кровать, и акушерка ощупала ей живот.
— Вы не явились в клинику, я и решила: загляну-ка к ней сама, проверю, все ли в порядке. Да, все в порядке. — Она обвела взглядом кухонные полки — есть ли продукты в доме? Продукты имелись, и все же
