доступным, менее грозным. И еще более привлекательным.
Прекрати, приказала она себе и снова занялась ковром.
– Изысканная работа, я думала, что вещь антикварная.
Льюк взглянул на нее с кривой усмешкой, и теплая волна симпатии пробежала у нее внутри; сдержанность давалась Джози с большим трудом.
– Вещь кажется антикварной, потому что я ее здорово потрепал, – сказал Льюк. – Ковер служил мне и одеялом на пикниках, и спальным мешком, и тентом, и подстилкой под седло. Чем угодно!
– Значит, этот ковер ваш, – пробормотала Джози, снова глядя на прекрасный образец рукоделия. – О, я вижу в углу ваше имя! И рядом с ним вышито еще что-то, но отсюда не различишь. Что там такое?
– «Стремись к звездам».
– Великолепно. – Джози не отрывала глаз от вышивки, а душа ее наполнялась восторгом: какие прекрасные слова завещала мать сыну! Слова, внушающие уверенность и отвагу, вдохновляющие на подвиг.
Как не похожи они на приземленные наставления моих родителей, думала Джози. Она проглотила ком, вдруг образовавшийся в горле, и сказала:
– Эта вещь, видимо, много значит для вас.
Льюк кивнул.
– Я так любил это одеяло, что чуть не истер его до дыр. Оно превратилось бы в лохмотья, если бы его не спасла Консуэла. Когда мне было шестнадцать лет, она отняла его у меня, сказав, что это слишком красивая вещь, чтобы вот так погубить ее.
– А сколько труда потребовалось на то, чтобы его сделать, – сказала Джози, изучая необычный рисунок. – И сколько любви. Думаю, поэтому вы к нему так привязаны.
Когда Льюк мельком встретился с ней взглядом, его темно-карие глаза вдруг обрели цвет тающего шоколада, и это произвело на нее неожиданное действие: в душе потеплело.
– Когда мать дарила мне этот ковер, она сказала так: «Если ты где-то заблудишься, взгляни на эти звезды – они укажут тебе путь».
– Она хотела сказать: «Не отступай от своей мечты».
Льюк улыбнулся, мелкие морщинки у глаз стали похожи на следы взлетающих ввысь звезд, изображенных на ковре-одеяле.
– А вы схватываете все быстрее, чем я, – сказал он. – В те времена я думал, что мать имеет в виду ориентацию в ночное время. Когда мать умерла, – он снова взглянул на стену, – я ложился в кровать, накрывался ковром и представлял себе, что это она приходила, чтобы получше укрыть меня перед сном. Я думал: она жива, сидит сейчас в холле, совсем рядом, читает или шьет. Наверно, года два мне удавалось заснуть только так.
Глаза Джози затуманились, она плохо различала его лицо. Она протянула было руку к нему, потом отдернула, не зная, что сказать или сделать, чтобы утешить его, не обижая жалостью. Джози подумала о своей матери – без нее жизнь казалась немыслимой. Ее любовь и забота были неотъемлемой частью детства, хотя мать частенько выводила ее из терпения – слишком уж она с ней цацкалась.
Ком в горле мешал говорить, но все же Джози произнесла:
– Видимо, ваш отец тоже любил эту вещь, не зря же он сделал ее главным украшением холла.
Глаза Льюка словно бы погасли, губы вытянулись в тонкую жесткую линию.
– Мать делала и другие ковры, все были красивыми. Поэтому я страшно удивился, увидев, что именно этот висит здесь. Отец знал, как я не люблю гостиницу. – Взглянув на часы, он переступил с ноги на ногу: – Время уходит. Двинули дальше?
Кивнув в ответ, Джози последовала за ним. Ее тронул рассказ ковбоя о детстве, видимо, душе его не чужда нежность, которую он привык скрывать. Судя по тому, каким решительным шагом Льюк устремился к пикапу, он уже сожалел о своей откровенности. Все это она успела подумать, семеня вслед за парнем.
Шагая к машине, Льюк тоже размышлял – о том, какой бес в него вселился. Рывком открыв дверцу для Джози, он захлопнул ее, как только девушка опустилась на сиденье, и пошел на свою сторону, потирая на ходу подбородок. Я же не из тех, кто распахивается перед каждым встречным-поперечным, того хуже – поперечной. Дьявол, я ведь никому еще не рассказывал о своей матери, тем более о том, как она меня укутывала перед сном. Что меня заставило так разнюниться?
Виноваты ее глаза, полные сочувствия, подумал он, влезая на сиденье и возвращая недовольную гримасу на свое лицо. Что-то есть особенное в этих больших голубых глазах, способных проникать в тайники души.
Рискнув взглянуть на нее, Льюк увидел, что девушка пристально на него смотрит, как бы изучая. Он еще больше нахмурился и в целях самообороны решил поменяться ролями: теперь пускай она отвечает на его вопросы.
Он включил зажигание, мотор заработал.
– А что, Джози – это ваше настоящее имя или прозвище?
– Это уменьшительное от Джозефины, – ответила девушка, пристегивая ремень безопасности. – Мне дали имя в честь Джозефа, моего отца. – Я была четвертой девочкой в семье; видимо, к тому времени родители потеряли надежду иметь сына.
– Значит, у вас три сестры? – спросил Льюк. – И все они живут в Талсе?
– Ну да. Вместе со своими мужьями и детьми. – Теперь Джози взглянула на него пристально. – А вы были единственным ребенком?
